"Возьми моё сердце, возьми мою душу…
Я так одинок в этот час, что хочу умереть!"
Ария

Я просыпаюсь. Сон трепетным мотыльком слетает с ресниц и уплывает вдаль. Он лёгок, так лёгок, что не оставляет следов, и я не знаю, в какой из миров он улетел. И я окунаюсь в жизнь, где сны захлёбываются и гибнут. Я окунаюсь в жизнь вместе с холодной струйкой воздуха из открытого окна, шумом проезжающих машин и глухими ударами капель дождя об оконное стекло. Я просыпаюсь, чтобы жить дальше. Жить дальше там, где жить не хочется совсем. И вспоминаю… Первое, что я видела – резкий холодный свет, заполнивший собой всё моё сознание. Постепенно глаза привыкли, и я увидела его – мягкие лапы, пушистая золотисто-белая шерсть, изящно изгибающийся хвост, красный камень во лбу и глаза, думающие, живые, человеческие глаза. Это был Перс.

– Сегодня ты пойдёшь со мной. Ты слишком долго терпела.

Я внимала каждому его слову с трепетом.

– Сегодня незадолго до полуночи будь на крыше вот этого здания.

Его камень испустил красноватое свечение, которое преобразовалось в зыбкие и размытые контуры дома. Я знала его. Гостиница. Да, разумеется. Одно из самых высоких строений города и свободный выход на крышу. Да…

Свечение разрослось, больно ударило по глазам кровавым светом и исчезло. И я просыпаюсь.

Будильник стоит рядом на прикроватном столике. Две красные точки как два горящих яростью глаза мигают между электронными цифрами. Цифра восемь с одной стороны и двадцать – с другой. Обычное начало необычного дня – моего последнего дня в этом мире. Из кухни тянет запахом жареной картошки. Еле слышно стучат раскладываемые тарелки по поверхности стола. Я на ощупь тянусь за выключателем. Рассеянный синий свет заполняет полутёмную комнату. Статуэтка чёрной кошки. Это из Египта. Рядом с ней – банка из-под пива. Там я держу карандаши. Но они раскиданы по всей комнате. Обои с собачками в бантиках и траурно-чёрная полка, на которой пылятся книги. Бамбуковые шторы и компьютер, обклеенный покемонами. Это мой мир. Мне немного стыдно. За те моменты, когда я ленилась, была непослушной, злой. Это кажется мне таким глупым сейчас. А когда я думала, как бы половчее стянуть деньги у тёти? Когда я смотрела абсолютно неинтересные мне музыкальные передачи, где обсуждалось больше задница у Бритни Спирс или у Дженнифер Лопес, чтобы сходить за свою? Боже мой… Как жалка я была! Но это последний день. И им надо наслаждаться. Я разом выпрыгиваю из-под нагретого теплом своего тела одеяла на остывший за ночь пол. Мёрзнут ступни. Я быстро дотягиваюсь до шерстяного халата и накидываю его на себя. Грубая вязка царапает кожу, сквозь дырочки холодный воздух находит дорогу к моему ещё тёплому телу. Но я это чувствую! Эти повседневные ощущения – всё, что связывает меня с Землёй. Я уйду, и кто знает, как я буду ощущать всё это там. Горячая вода расходится по коже, разглаживая мурашки. Приятная нега. Вода течёт по мне. Я задерживаю руку и смотрю, как тонкая водяная плёнка переливается по всему моему телу в безостановочном движении. Живое водяное платье. И до чего приятно ощущать и наслаждаться этими мгновениями… Рука должна совершить усилие, чтобы до конца повернуть кран горячей воды. Струи, льющиеся из душа иссякают. Последние капли слезами шлёпаются на дно слегка пожелтевшей ванны. Вытираюсь махровым тёплым полотенцем. Это тоже шик – чувствовать лёгкие прикосновения ниточек к телу. Влага высыхает. Завтрак на столе – картофельные оладьи. Горячие. Их надо придерживать кончиками пальцев и отрывать маленькие кусочки, чтобы не обжечь руки. Но сегодня я нахожу удовольствие и в том, чтобы обжечь пальцы и долго дуть на них. Мама молчит. Она почему-то всегда молчит. Дождь за окном переходит в мокрый снег. Первый снег в этом году. Я смотрю на маму – самое родное существо на этом свете. В сущности, я её клон. Я смотрю на неё и пытаюсь запомнить каждую чёрточку. Я буду хранить всё это там – и золотые искры в каштановых волосах, и прядь, выбившуюся из причёски, и выстриженные в форме цветочка дырки на джинсах, и тонкие пальцы в мозолях от домашней работы. Все мелочи, из которых состоит она, единственная и неповторимая. И с какой-то грустью я думаю, что никогда не видела маму как человека. И чистую кухню, и еду, и помощь, я всё воспринимала как данное. Мама – это как бесплатное приложение ко мне. Она существует для того, чтобы готовить, убирать и восхищаться моими успехами. Господи… Как же она могла так всё это время? Я порывисто встаю со стула. Он с резким скрипом отъезжает и стукается о стенку. Мама поворачивается. Глаза выражают грусть. Я знаю, почему. И я обнимаю её.

– Спасибо тебе. За всё. Большое. Честно-честно! – шепчу я быстро-быстро и оттого немного бессвязно.

Я чувствую, как её щека приподнимается. Значит, она улыбнулась.

– Всегда пожалуйста, Дельфинчик.

Это она меня так ласково называет. Я отстраняюсь. Вместо грусти, которая обычно видна на её лице, там тёплая улыбка. И я улыбаюсь в ответ. И там, где находится сердце, зарождается ощущение тепла. Я чувствую, что какая-то стена между нами исчезла. И мне от этого радостно. Оказывается, чтобы понять её, самого родного на свете человека, надо было прожить целых четырнадцать лет. Нет, я ещё не до конца поняла её. Это только начало. Начало, которому не суждено иметь продолжения – я ухожу. Наверное, я не умею скрывать эмоции – улыбка на лице мамы гаснет. Глаза с тревогой вглядываются мне в лицо.

– Что-то случилось, Звёздочка?

Ничего. И я не звёздочка. Я предательница. Но я обнимаю маму и успокаиваю. Всё хорошо. Всё будет хорошо, во всяком случае. Я выхожу в прихожую. На мне уже джинсы и однотонная кофточка с длинными рукавами. Всё старое и разношенное, но я люблю такие вещи. Волосы у меня обычно даже не заколоты. Длинная чёлка лезет в глаза. Это тоже вроде способа оградиться от мира – волосы скрывают глаза, "зеркала души". Но сегодня я заплела себе две косички. Чтобы это был особый день. Не такой, как все. Я медленно натягиваю куртку и одеваю свой портфель на одно плечо. Тонкая лямка даже через крутку режет плечо. Я поправляю сумку и открываю дверь. В школу. А лучше сказать, в гадючник. Никогда не любила это место. Нет, не из-за учителей. Их-то я наоборот… уважала, что ли? День ото дня учить оболтусов, которые мало того, что не слушают тебя и не хотят ничему учиться, но и ненавидят тебя. Брр… Никогда не стану учительницей. Мне даже жалко их. А вот одноклассники – да. Впрочем, какая теперь разница? Это последний день, и я рада. Выхожу на улицу. Ещё темно. Слышу стук закрывающейся двери и оборачиваюсь… Я смотрю в напряжённые карие глаза. Шапки нет, и в лохматых светлых волосах запутались снежинки. Маленькая серая куртка вплотную прилегает к телу. Кроссовки насквозь промокли от мокрого снега, покрывающего всю улицы. Щёки порозовели от мороза, ноздри раздулись, чтобы уловить хоть чуток воздуха среди этой метели. Я медленно качаюсь вперёд и растворяюсь в ней. Она – моё отражение в мертвенном оранжевом свете фонарей. И я люблю её – и покрасневшие от непогоды кончики ушей, высовывающиеся из-под волос, и обветренные шершавые губы, и даже серые, бесцветные ресницы. И пряди волос, на которых росой застыли капли растаявшего снега, вызывают у меня восхищение. Я – единственный человек, любящий себя такой, какая я на самом деле есть. Странно, обычно я всегда находила какие-то изъяны в себе. А сейчас даже пухлость щёк и синева под глазами кажутся мне совершенством. Я отталкиваюсь от стеклянной поверхности двери и отражение появляется вновь. И мы улыбаемся абсолютно одинаковыми надломленными улыбками. Мы обе разучились улыбаться. И я люблю её за беспричинный страх в глазах и растерянность. И такая же забота отражается на её лице. Стекло двери обрамлено чёрной рамой. Как фотография на надгробии. Да, я умираю для этого мира. Предатели всегда умирают первыми. Я резко разворачиваюсь и иду по сотни раз натоптанному маршруту "Дом – Школа – Дом" с остановкой в магазине. Я разрезаю телом тёплый густой воздух магазина и ловлю взгляды своего отражения то из бутылки коньяка за двадцать восемь тысяч, то из витрины одёжного магазина, то со спины ещё не одетого манекена. И я чувствую её поддержку. Мне гораздо легче – я знаю, что я не одна. А вот и школа. Я издалека вижу красную шапку Стаса, спичечные ноги Кати, высовывающиеся из-под мини-юбки, кислотно-зелёную куртку Даши. И инстинктивно сжимаюсь, чтобы меня не заметили. Меня трудно заметить – такую серую, такую обыкновенную. И я этому рада. Я жду, пока пройдут одноклассники, а затем сама захожу в гардероб. Там как всегда шумно. Кто-то делится последними новостями, стягивая грязные сапоги, кто-то торопливо, давясь буквами и цифрами, списывает домашнее задание. Это толпа и её монотонный гул. И я растворяюсь в нём, как растворялась всегда. Это не гул, это чары. Чары затягивают тебя всё дальше и дальше от себя. Чары из человека превращают тебя в гуманоида под кодовым названием "ученик". И ты даже не борешься – ты покорно и даже безразлично меняешь уличную обувь на сменную, чтобы не дай Бог не запачкать сверкающие стерильной чистотой полы, снимаешь куртку, чтобы быть как все. В школе учат языкам, физике, математике, химии… Но это не главное. Главное – тебя учат, нет, заставляют быть "человеком". Большие доверчивые глаза, робкую улыбку, любопытство, восхищение, всё это сжимают в комок и ломают, мнут, лепят из тебя человека-ячейку общества. Хочешь ты того или нет, тебе приходится быть таким как все. Бунт не приведёт ни к чему. Это просто оттягивание времени. И я тоже снимаю куртку, меняю обувь, вешаю всё это на вешалку. Открытый бунт ни к чему не приведёт. Надо притворяться своим, тогда тебе поверят. Тогда никто не будет обращать на тебя внимания. Никто не заметит беззвучных слёз, когда ты стоишь у подоконника, никто не увидит мечтательной улыбки, когда ты склонишься над учебником. Так живу и я. Поправка: доживаю. Завтра меня уже здесь не будет. Наверное, я страшно улыбаюсь. Две второклассницы поспешили обойти меня стороной. Правильно, идите! Бегите, бегите, и никогда сюда не возвращайтесь! Я захожу в класс. Кто-то оторвал от стула кнопку, и теперь ею кидаются. Я сажусь на своё место и молюсь, чтобы меня не заметили. В другом конце класса Сергей старательно крошит карандашом резинку – перед ним сидит Оля. Именно для её волос это и предназначается. Я отворачиваюсь. На другом ряду кому-то в волосы прилепляют жвачку. Нечастое событие. Года два назад её прилепили мне – пришлось вырезать целую прядь. Полгода ходила с хохолком остриженных волос на макушке. Откуда-то сзади раздался грохот. Я могла даже не оборачиваться, я знала, в чём дело – снова Витьку бьют. Опять грохот. Это они сдвигают парты. А между партами – Витька. Кто-то кинул в него стянутым у Марины пеналом. Мне на парту шлёпается бумажка.

– Передай другому.

Там дежурная надпись "Витя лох". Я сминаю бумажку и выкидываю её. По пути назад уворачиваюсь от меловой тряпки. Опять сажусь на место и молюсь, от всей души молюсь, чтобы скорее пришёл учитель. Я не хочу видеть это зверство. Дверь открывается. На пороге – Светлана Викторовна. Оля торопливо вычищает последние кусочки резинки из волос, Марина с возмущённым лицом подходит к учительнице.

– Кто взял Маринин пенал?

Весь класс дружно орёт:

– Витька!

Ну, разумеется… Кто же ещё? Он весь красный, на тёмном свитере резко выделяется белое пятно от брошенной тряпки.

– Это не я, Светлана Викторовна!

– Не ври, Витёк, ой не ври!

Это Димас. Именно он и взял пенал. Марина – его соседка по парте и по совместительству – карманный калькулятор. Она гений в точных науках.

Класс шумит:

– Витёк, идиот, признавайся! Мы же все видели, что именно ты взял пенал!

Его голос срывается на крик:

– Это не я!

Все, включая учительницу, знают, что это не он.

– Садись, Крылов. Начинаем урок.

Пенал вернули. Вскоре сонная тишина берёт контроль над классом. Но это иллюзия – стоит учителю отлучиться, и вновь всё забурлит. Конечно, кто бы ни попортил свою парту, кто бы ни оторвал руку классному скелету, кто бы ни высыпал моющее средство в аквариум – виноват всегда будет Витёк. А вот если кто-то получит "два" по любому предмету, то виноватой окажусь уже я. Я – шпаргалка по любому предмету. И нередко оказывается, что все, кто у меня списывал, получают Пятёрки, а я – "два". Почему? Просто мне не хватает времени написать работу. Почему же я тогда не плюю на всех, а терпеливо всё диктую? Просто. Я так привыкла и не могу по-другому. Нет, я пыталась. Тогда мою работу просто вырвали из рук и отправили по классу. Всем было весело. Ещё я служу своего рода тренажёром – на мне отрабатывают новые приколы. Как-то раз на стуле мелом написали "Дура", и это отпечаталось на одежде. В другой раз пока я на информатике помогала Оле с заданием, кто-то залил клавиатуру Кока-колой. Шуму было много, родителей заставили платить большой штраф. И родители, и администрация знали, что это была не я. Но кто тогда? Платить за испорченное пришлось мне. А уж сколько раз склеивали учебники, крали тетради исписывали похабностями дневник – не сосчитать. Да и кому захочется такое считать? Звонок. Толпа выливается из классов, образуя единый поток, постепенно застывающий у всех свободных подоконников. Чисто подсознательно срабатывает принцип "Мальчики налево, девочки направо" – с одной стороны стоит женская компания, а у другой стенки – мужская. Я прислоняюсь к стенке и начинаю от нечего делать перечитываю записи в тетради.

– Какая у тебя сегодня классная причёска! – раздаётся над ухом.

Ну конечно. Если я будучи ученицей девятого класса заплела две косички – то это жутко смешно и не круто. Да и не в том дело. А в том оно, что я – это я, и всё, что я делаю – отстойно.

– Какая у тебя сегодня рокерская причёска, Машка!

– Тебя впору в скинхеды записывать!

Я стою и читаю, читаю, читаю… Им скоро надоест. Тетрадь отлетает в дальний угол. Да, сегодня они явно в настроении меня довести.

– Смотри мне в глаза, когда я с тобой говорю!

При всеобщей тишине я поднимаюсь, иду за тетрадкой, поднимаю её и возвращаюсь на место у стенки.

– Аа, тьфу на тебя!

Что, скучно? Да, я уже не пытаюсь защищаться. Лежачего не бьют. Я вздыхаю и возвращаюсь к чтению. Первые три урока прошли незаметно. Это потому что Витю ещё не вызывали. О, когда его вызывают… Интересно, каково ему? Биология.

– Крылов, что ты можешь рассказать нам о строении клетки? Назови основные органеллы и их функции.

По классу сразу пополз шёпот.

– Идиот…

– Дурак!

– Дебил.

– Он не сможет ответить.

– Ну, Витёк, ну давай!

– Опять этот кретин вышел отвечать. Посмотрим, какую глупость он сегодня сморозит.

Он поднимается с места безмятежно спокойный. Как ему это удаётся, интересно?

– Ну… Это… В клетке есть… Хм…

Обычный день, обычный ответ Вити. Он никогда не знает материала, сколько его не спрашивай.

– Ну, дурак…

– Скажи "пять, скажи "пять"!

– В клетке есть тигр!

При этой "подсказке" кто-то фыркает, пытаясь сдержать смех, но не получается. Смех прорывает плотину и раскатывается по всему классу. А Витька… Ему всё равно. Он хватается даже за такую подсказку. Он знает, что ему едва ли подскажут правильно, поэтому он немного изменяет подсказку. По ассоциативному ряду.

– В клетке есть лев…

Кто-то даже упал со стула от хохота. Это ещё больше развеселило класс.

– Садись, два.

Практически хрестоматийные слова… Веселье прерывает стук в дверь. Это наша классная руководительница – Алина Игоревна.

– Я надеюсь, никто не забыл, что мы сегодня идём на пикник?

Зря надеетесь, дорогая Алина Игоревна. Я забыла. По-моему, это глупая затея.

– После этого урока все собираемся внизу. Спиртное не приносить!

Как же… На что вы надеетесь, наивная вы наша? Чтобы наш знаменитый девятый "А" да не попытался пронести на пикник или на экскурсию с ночёвкой хотя бы пиво? Обижаете… Дверь захлопывается. Пикник так пикник… Мне уже всё равно. Сегодня я могу позволить себе всё, хотя раньше я старательно избегала любых классных мероприятий, будь то экскурсии или походы в кино. Но сегодня я пойду. Посмотрю на класс вне школы. Полюбуюсь… Звонок вымывает из класса всех. И меня тоже. Я запаковываюсь в куртку, обуваю кроссовки и жду классную руководительницу. Она не замедлила появиться. Интересно, где она собралась провести зимой пикник? Уж не на лужайке ли? Я плетусь в хвосте компании. Со мной рядом Марина и Аня. Калькулятор и Манекен. Шапргалка, Каульулятор и Манекен, хорошее трио, да? Вот и мы так думаем. Нам вместе хорошо, потому что прошли через одни и те же вещи и занимаем в классе одинаковое положение. Мы молчим и смотрим по сторонам. Бурые от ржавчины, примешавшиеся со слякотью трамвайные рельсы, уходящие вдаль, к горизонту. Провода, бесчисленные, соединённые, обвисающие вечные чёрные провода, символ нашего времени. Чахлые деформированные липы, которым вечно не хватает кислорода. Зато углекислого газа – сколько душе угодно. Ещё зелёная трава, не успевшая пожухнуть, под белой толстой коркой снега смотрится немного странно. Вмёрзшие в асфальт плевки. "Это всё моё, родное…" Прямо патриотизм берёт, честное слово, как посмотришь… Но сегодня – особый день! Сегодня я могу позволить себе отдохнуть от ненависти и быть объективной, честно заглянуть в твои искрящиеся солнечные глаза, мир. Увидеть и нежные переливы света на снегу, и улыбки прохожих, и солнце, осветившее прояснившееся голубое небо. Услышать пение птиц, смех. Почувствовать не больное, но приятное покалывание мороза на щеках, до морозности свежий ветер, бледный, будто переболевший луч солнца на своих щеках. И как сокровище, как высшую благодарность я доверяю этому миру улыбку. Свою улыбку от знания того, что он прекрасен. И мир тысячекратно улыбается мне с помощью проходящих мимо людей, чавканья сырого снега под кроссовками и блеска грязных, покрытых ржавчиной рельсов. И моё отражение из плена замёрзших луж и стекла пёстрых витрин тоже улыбается.

Подходим к небольшой кафешке. А, так вот что имелось в виду под пикником… Народ шумно ломится в двери, стремясь занять лучшие места. Мы с Аней и Мариной отходим подальше, чтобы и нас не засосало в этот дикий поток. В итоге нам достаётся маленький столик у окна. В сущности, всё равно, все столы сдвинуты вместе. Нам приносят меню. За всё уже заплачено. Показали, из чего можно выбирать. Я заказываю себе плов, чай и мороженое на десерт. Заказ приносят на удивление быстро. Я сижу с краю нашей маленькой компании. Рядом сидит Андрей. Повезло, могло быть и хуже.

– Ты что заказала?

Наверное, у меня смешное лицо. Я удивилась. Меня редко спрашивают вот так, мимоходом, просто. В основном, все вопросы звучат так: "Маша, помоги мне с этим!" "Машка, дай списать, пожалуйста!". Причём, "пожалуйста" здесь чисто символическое. Я снова овладеваю своим лицом.

– Плов, чай и мороженое. А ты?

Я это сказала обычным голосом. Каким я говорю с друзьями. С одноклассниками я чаще говорю тихо и чуть раздражённо. Видимо, мой голос показался ему странным.

– Картошку, сок и кусок торта. Дашь попробовать?

– Кончено.

Я улыбаюсь. Он отворачивается и договаривается с кем-то ещё. Бартерный обмен оказался на редкость заразительным – ложку того на ложку этого, кусочек пирожного на часть салата. Прошло, должно быть, минут десять, прежде чем я попробовала свой заказ. Плов оказался на удивление вкусным, а главное – хрустящим. С детства люблю хрустящие вещи.

– Мм, а плов-то вкусный! Попробуйте! – начала я всем советовать.

Таким образом, у меня накопилось довольно много вкусных вещей. Ощущение одиночества уступило ощущению единства с классом. Мне было весело и хорошо, как никогда. И тут почему-то все как по команде посмотрели на меня и начали истерически смеяться. Я не успела опомниться – почему? За что? За что опять? Я попала в ту ситуацию, которой больше всего боялась – ненавижу, когда надо мной смеются. Смех так больно ранит… Но почему-то сейчас он меня не ранил. Он был какой-то другой, необычный. Дружеский?

– Машка, посмотри в свою тарелку.

Я внимательно осмотрела её. Ничего особенного.

– На плов, на плов посмотри. – Сквозь приступы смеха посоветовал Андрей.

Я посмотрела. Боже… Так вот что так восхитительно хрустело! В плове лежал ещё не съеденный жирный рыжий таракан. На мгновение мне стало дурно. Таракан как приправа к плову это… отвратительно! Тогда рядом с солонкой должен стоять дихлофос! И я тоже расхохоталась. Было легко. Так необычайно, чудесно легко. Хоть это и не смешно, и вообще, нечестно смеяться, когда у человека беда, но меня распирал смех. Такая "беда"… Странно, вне стен школы класс абсолютно изменился. Недоверчивость, грубость, стремление унижать куда-то исчезли. Остались дружба и сплочённость. Я никогда не проводила "пикника" лучше! Мне было очень жаль, когда момент прошёл… Надо расходиться. Я гляжу на часы – девять вечера. Господи! Ну, я и засиделась! Через три часа мне уходить. Навсегда. Я засовываю руки в карманы и иду в свою сторону. Оказывается, половине класса со мной по пути. До своего дома я дохожу с конвоем – ещё пятерым идти дальше. Всю дорогу мы болтали. Я узнала о них так много нового… Теперь мне всё это кажется ошибкой. Я иду к гостинице. Именно там мне надо быть по словам Перса. Оттуда он меня заберёт в свой мир. Другой, совершенно другой мир! Покемоны, путешествия, приключения… Ну, разве не об этом я мечтала? Я подхожу к двери и нерешительно топчусь. Швейцар на меня неодобрительно косится. От себя не скроешься, даже в другом мире. Да, мне было плохо, да, я всех ненавидела. Но это изменилось. Чуть-чуть, за один-то день… Но это пошло! Что-то начало меняться! Зачем мне теперь уходить из этого мира? У меня есть друзья, я знаю, что мой класс – в сущности, очень неплохой, мы с мамой друг друга лучше понимаем. Это только начало. Начало, которому не суждено иметь продолжения и конца. Или суждено?..

Я медленно разворачиваюсь и бегу. Отяжелевшие от воды волосы больно хлещут по лицу. Я бегу и рыдаю. Вот я у той же стеклянной двери. И оттуда, из чёрной рамки на меня с укором смотрит моё верное отражение. Предательница. Дважды предательница. И я ненавижу и её, и себя за это. Я резко толкаю её в грудь и она отлетает назад вместе с распахнувшейся дверью. Дома меня обнимает мама. И с этим объятием я окончательно вычёркиваю из себя слово "покемоны".

Где-то за миллионы не то, что километров – времён, измерений, спиралей времени и судеб и тяжей причинно-следственных связей раздался возглас:

– Вупер, выбираю тебя!

– Вперёд, Майм! Покажи, на что ты способен!

В небе летел Хо-ох. Покедексы исправно выдавали информацию по покемонам. Профессор раскладывал перед взволнованным мальчиком три покебола.

И вдруг всё перестало существовать. Было – и нету. Маша была последней, кто верил в Покемир, но она от него отказалась ради своего. Она не знала, что ровно через пять дней, восемнадцать часов, три минуты и пятьдесят шесть секунд последняя из тех, кто верит в её мир, жительница измерения Целес, сорокашестилетняя Ирис скончается во время магического поединка. И теперь весь мир Маши умрёт вместе с ней.

Джесси        25.10.03