Здесь грязные стены, хотя когда-то они были белоснежными. Но там всё было совсем не так, нас окружали яркие белые стены комплекса, который они называли “лаборатория”. Сколько же я провела в темной коробке на тот момент? Нет, я забыла, не считала... Спустя, вероятно, очень долгое время, я наконец увидела свет, яркий свет десятка ламп, расположенных под потолком. В этом громадном комплексе были десятки помещений, в некоторых было холодно, как и сейчас, когда сквозь окно веет холодом, но там не было их — моих преследователей.

Я помню, как он смотрел на нас двоих, особей одного вида, которые имели разную судьбу в будущем. Мой друг должен был вырасти в галлейда и защищать меня. У Вильда был даже тот тайный камень, который привлекал наш вид, когда приходило время, но сейчас Кир просто смотрел на него, еще было слишком рано. Друг говорил, что камень лишь давал понять, что он наш, что он нужен ему, он пульсировал резонируя с внутренний силой, будто говоря: “подожди еще немного.”

Я же, в итоге, должна была стать гардевуар, но судьба имела на все свои планы. Нет, конечно, сейчас я выросла, но те злые шутки, которые случились со временем с Киром, с дорогим Вильдом… Мы выбрались и были счастливы лишь от того, что могли гулять внутри помещения, ведь мы вновь, за столь долгое время, обрели наши тела, которыми мы дорожим сильнее, чем энергией, которая стала как нашим даром, так и проклятием, дающим возможность попасть в созданные людьми ловушки, наполненные непроглядной тьмой.

Вильд познакомил нас с разными людьми, единственные, правда, кого мне удалось оставить в памяти были Эрнест и Рин. “Хозяин” — как я невольно начала называть Вильда. Это было какое-то внушение. В этой лаборатории все так говорили, мы были лишь “покемоном” и “хозяином”. А может и бесчисленные дни во тьме так действовали на сознание, программируя нас.

Думаю, стоит все же рассказать о тех, кто врезался в мою память, Рин и Эрнест, вернее то, кем они были еще до того, как все произошло.

Рин была общительной девушкой, она заботилась о Вильде, казалось, что она делала это всегда. Была невероятно добра к нам. Лишь потом я услышала, что все её покемоны погибли, она обмолвилась об этом когда ругалась с Эрнестом. Они спорили о чувствах нас, о той боли которую мы испытывали. Я помню её слова: “Ты никогда не поймешь их чувств, мы никогда не поймем! Эта болезнь не передается людям!” Она ушла сразу же после этих слов и долго сидела вместе с моим хозяином, переговариваясь о людях, чьи образы улетучились из моей памяти.

Что я могу сказать об Эрнесте? Сейчас я ненавижу его больше, чем кто-либо может ненавидеть. Но до того он казался мне строгим, почти эволюционировавшим, как они бы это назвали, говоря о нас, в свою последнюю стадию. Морщины бороздили его лицо, он никогда не был “тренером”, всю жизнь он был лишь ученым, изобретающим устройства для исследования наших видов, поимки, псевдолечения. Даже когда он оставался наедине со мной, он всегда повторял: “Я излечу эту болезнь, и стану известным”. Сейчас я понимаю, он был очень плохим человеком, в особенности — по отношению к нам, почти как те, что ловят меня. Его страх остаться неизвестным и забытым был настолько велик, что он готов был на все, чтобы сбежать от него. Если бы я только знала это тогда…

Наконец, враг ушел. В полностью открытые дверцы шкафа теперь проникает больше света от полной луны, которая аккуратно заглядывает в маленькое оконце. Теперь я могу рассмотреть себя всю, увидеть грязные полы платья. Если бы сейчас меня увидели мои сородичи, наверное, они бы порицали меня, как дурной пример, но даже так мне спокойнее, и даже пронизывающий насквозь холод от окна, напоминает мне, будто я вновь оказалась там.

Мы гуляли по холодным вентилируемым помещениям лаборатории, в которых нам было позволено находиться. Вильд занимался исследованиями, он проводил за ними каждую минуту, порой я не замечала, когда он спит, а в те моменты когда он все же спал, это было похоже на провал в пустоту, похожую на ту, когда мы оказывались запертыми в коробке. Ведь когда ты спишь, снятся сны, но в коробке — лишь страх и тьма, от которой не скрыться. Он сидел на месте, свесив голову, будто его дух покинул его на время. Рин говорила ему, чтобы тот отдыхал, но хозяин не мог. Он погружался в работу, искал лекарство, отдавая на это все свои силы. Желание вылечить нас, спасти, было сильнее усталости.

Теперь, всегда быть вне коробки, лучшая награда, которую он мог дать нам на тот момент, возможно, даже лекарство было не такой значимой наградой.

Дорогой Вильд научил нас играть в прятки. Возможно, для людей это выглядит намного сложнее, мы же находили друг друга по энергии, оставляемой каждым из нас, будто указатель гласящий: “я здесь!” Лаборатории лишь слегка усложняли нам задачу: передвигающиеся предметы, витиеватые коридоры, множество комнат, часть из которых пустовала, часть же была заполнена машинами, издающими порой до боли противный писк, машины, которые как говорил Вильд, помогали в исследованиях болезней. На тот момент, я не могла понять все, я лишь знала, что они усложняют нам поиск друг друга.

И лишь теперь, когда я изменилась, я могу понять всё, что говорил хозяин. “А вот это устройство измеряет жизненные показатели”, “Вот это измеряет показатели, пока вы находитесь в покеболах”. Он говорил о каждой из них, исследующей нас, наши поля, наши жизненные силы и нашу энергию во тьме. Я так и не спросила его, показывает ли аппаратура наш страх в ней, возможно, в свете грядущих событий, мне не хотелось об этом знать. Но, по иронии, именно там же были разработаны устройства для нашей поимки, за часть из которых был ответственен ненавистный Эрнест. Ведь они делались для упрощения нашей поимки, даже сейчас они охотятся за мной с новыми коробками, возможно, того же автора, самыми страшными, но факт, что они больше не смогут поймать меня в эту тьму, успокаивает, заставляет перестать дрожать перед лицом этой опасности. Ведь они не понимают, как это просто для них, и как же больно и страшно для нас.

Помню, как в очередной игре в поисках Кира я выбежала в коридор. Это была запретная зона для нас, здесь, за гигантскими прозрачными стенами, в том, что они зазывали боксами, содержали инфекцию и зараженных нас, покемонов. Я не знала, зачем Кир пошел туда, не смогла понять, да и сейчас вряд ли смогу. Но идя за его следом, я пришла, и теперь помню, как за толстым стеклом в одном боксе стояли Рин, Вильд и Эрнест. Тогда я верила им, верила всем, кому, как мне казалось, верил и Вильд. Они стояли над кушеткой, вокруг которой стояло много оборудования. Экраны, которые служили им источником информации о нашей жизни, они отображали кривые, которые мне не давали никакой информации, я лишь чувствовала, что тот, кто лежит на кушетке, умирает. Оборудование множеством кабелей, подключалось к лежащему на столе покемону. Он был болен, болен этой страшной болезнью. Нам запрещали входить в эти боксы, как и в сам коридор перед ними, но сейчас мне было необходимо найти Кира.

За этим сложно наблюдать даже из пустоты, тем более — видеть своими глазами, как болезнь заставляет угасать сильные тела. Даже сейчас, когда мои ноги болят от ран, эта грязная стена может подпереть меня, даже сейчас я стою, и эта боль ничто по сравнению с тем, что я испытывала тогда, даже от наблюдения за угасающей жизнью.

Они переговаривались там за стеклом, решая что делать. Вильд махал перед лицом Эрнеста сосудом с жидкостью, другую руку он держал на голове больного, говорил с ним. Я могла услышать его, потому что хотела этого, способности моего вида порой кажутся безграничными, даже для меня самой. Он говорил: “Друг, есть возможность, попытка вылечить тебя, есть небольшой шанс, что мы сделали его, лекарство от этот заразы, но дай мне знать, ведь есть шанс умереть, ты готов испытать его?”

Сейчас для меня этот разговор кажется бессмысленным. Мачок, а именно он лежал там, умер бы, даже если бы он и не вколол то лекарство. После Эрнест кричал на него, говорил, что тот глуп, что не сможет никогда изобрести вакцину, и лишь он способен вылечить всех нас. Как же глупо было верить ему...

Вильд долго стоял над умирающим, он даже не заметил, как Эрнест, вышедший из бокса, откинул меня за дверь коридора и запер её, разлучив меня на время не только с Вильдом, но и Киром, оставшимся где-то за ней. Но даже сквозь дверь я чувствовала мучения того покемона, ту агонию которую он испытывал, тот крик, который не смолкал, не смолкал до того момента пока жизнь не покинула тело.

Я вернулась в комнату Вильда, в которую вскоре вернулся и он. Кир же вернулся намного позже, но он молчал и не говорил ничего даже мне, хотя мы могли понять друг друга, говорить друг с другом. Порой казалось, что что-то отняло у него дар речи, я не могла разговорить его. С того момента он изменился, будто видел что-то еще, жаль, что я не смогла стать такой же стеной каким был он, и поддержать его, защитить его. Лишь сейчас скрип этой двери напоминает о той ночи, когда я осознала: они лгут о тех “несчастных случаях”, лгут даже своему виду, лгут друг другу и ради чего?

Сейчас мне нужно выбраться отсюда, пока враг в другой части этого здания, я буду идти медленно, переступая эти искореженные тела, лежащие в слабо освещенных коридорах больницы. Часть из них уже мертвы, мертвы из-за слабости, но это давит на меня, почему? Даже слабый отражённый свет луны, мне кажется ярче, чем свет этих тусклых ламп, они почти не светят, нагнетая страх. Мне нужно спешить, покинуть это место, только так я смогу выжить.

В ту ночь, Кир заговорил. Прошел не один день до этого, наш Вильд был весь в работе, он был раздосадован своей ошибкой и, возможно, беспомощностью, а мы могли лишь поддержать его. Рин много раз заходила к нему в это время, успокаивала, беспокоилась, пыталась порадовать и развеселить его, даже кормила его, приносила что-то похожее на то, что мы собирали в лесу, но тот вкус был другим, нежели вкус принесенного Рин. “Покупные”, — видимо заметив мое удивление, сказал хозяин.

В ту ночь мы долго говорили, мы не могли понять, сколько времени от ночи уже прошло, знали лишь то, что хозяин наконец уснул. Он выпил чашку чая принесенную Рин и теперь спит.

Я понимала, что Кир обеспокоен, пыталась узнать у него, чем, но он, видимо, понимая, что в будущем он — рыцарь, о котором мечтает наш вид, призванный защищать и оберегать, молчал и отнекивался. После мы заснули, и лишь к утру обнаружили пропажу. Вильд не помнил как заснул, лишь увидев мое ошарашенное лицо от отсутствия Кира и его тёмной коробки, бросился из помещения. Я пыталась следовать за ним, но не успевала. Помню лишь крик Вильда: “Эрнест, сволочь! Зачем?” Я не понимала этих слов, но окрас фраз и эмоции, которые он вкладывал в них, говорили за себя, он злился и ненавидел. Как бы я хотела сейчас увидеть его тело, тело человека который убил дорогого друга. Но нет, здесь лежат простые, возможно, невинные люди.

Помню, как бежала по коридорам в поисках дорогого друга, след которого уже давно исчез. Я проклинала себя за то, что не могла выиграть эту партию в прятки быстрее, тогда я бы увидела больше, чем-то, как он сцепился с Эрнестом в драке, а Рин лишь стояла в стороне, делая укол дорогому другу. “Это всё равно сработает! Я не такой неудачник как ты, Вильд! Я сильнее тебя! Я могу вылечить эту болезнь и стать самым известным человеком”. Я испугалась. Помню, как страх пронизывал каждую мою клетку, и все что я смогла, усмирив его, это схватить Кира и унести его оттуда, но что-то случилось, совсем не вовремя, я выросла.

Вероятно, страх побудил меня к взрослению, я стала гардевуар, не потому что была счастлива, а потому что боялась потерять дорогих друзей. Люди говорили, взросление происходит из-за закалки в бою, но они были неправы, они врали себе и всем, чтобы использовать нас, как пешек в их игре, в их дурацкой игре, где сражения заменяют дружбу, сражения за пустоту, без наград, без знаний, лишь злость и травмы остающиеся с тобой на веки. Ведь, на самом деле, никому из нас не нужна была эта вражда.

Тогда все и закончилось. Эрнест отшатнулся в сторону, видимо от удивления, а Вильд запер меня в коробку, крича о болезни, на тот момент я даже не увидела свое новое, развитое тело, лишь чувство страха отправилось за мной в этот темный мир.