Возможно, это не самый незапутанный из моих рассказов. Ну ладно, это немного запутанный рассказ. Что поделать. Следую за скачками своих мыслей, а в тот вечер они у меня что-то совсем расскакались. Ладно, если будет непонятно, считайте, что это аллегория.

Возвращайся

На самом деле он не был предназначен для того, чтобы жить в снегах. Его царство – воды морей и океанов, глубина рек… Но у него не только жабры и спинной плавник, у него есть и четыре лапы – довольно сильные – и чуткий нос, и зоркий глаз… Он вполне самостоятелен, чтобы жить одному, и вполне вынослив, чтобы вытерпеть холода.

Он родился не зимой. Иначе бы он был просто влюблен в нее. Возможно, он бы вспоминал первые неуверенные шаги по дому родителей, снежинки, облепившие подоконник снаружи, отпечатки своих маленьких лапок на снегу, но он родился не зимой. Его день рождения был – в августе. Худший месяц для жителей мегаполиса. Жара от машин, солнца и раскаленного асфальта. Кажется, что в этих каменных джунглях можно задохнуться. Он родился в августе, а когда жара пошла на убыль, а листья на деревьях стали желтеть, его отдали в филиал Лиги в качестве стартового. Месяц от роду – маловато для стартового, но уж больно резво он носился по дому. Живчик.

Первый свой Новый год он встретил уже таким – повелителем водного мира. Он смутно помнил это, звон бокалов хозяйки и ее лучшего друга, запах хвои в ее доме – тогдашнем доме – и снежный буран за окном. Помнил, как играл с другими покемонами, ел со стола, смотрел подарки – было весело. А потом они снова ушли. Жизнь тренера – это постоянные путешествия, и нигде подолгу не остаются.

Он любил зиму, потому что ему нравилась ее красота. Ничто не может быть прекраснее расцветающих на окнах ледяных узоров, бриллиантового блеска свежевыпавшего снежка, вкуса пламенеющей на солнце сосульки, свисающей с крыши небольшого домика до самой земли, все равно, что большой леденец.

То место, где он жил раньше? Он ненавидел его. Он понял это только сейчас, здесь, в этом царстве холода и ясности.

Дурман горячего воздуха и пересохших на нем растений. Тяжкая вязкость песка. Короткое облегчение, приносимое дождями и оставляющее после себя чувство горькой досады… Это был его прошлый дом. Он тоже не жил в нем подолгу, но всегда после визита туда у него оставалось какое-то странное ощущение нехватки. В этом доме чего-то не было.

Теперь он понимал – там не было зимы. Там даже снег шел разве что из-за какого-нибудь катаклизма. Во всяком случае, ни разу на его памяти. Ему нравилось море, теплое и ласковое, но в такие минуты, когда ему нужен был глоток свежести, оно не утешало его. Лишь раздражало своей кисельной добротой.

То место, где он был сейчас? Он любил его. Он жил здесь совсем один как-то раз… ну, почти один. Во всяком случае, впервые без своего человека. И ему понравилось. Нет, не отсутствие тренера, а присутствие свободы. Эти горы кругом, этот воздух бальзамом заполнял его легкие, даже несмотря на то, что тогда была всего лишь дождливая осень.

Но сейчас здесь была зима – уже очень давно.

Ледяное царство – это такое место, где нетерпеливый гость не получит ничего. Но он таким не был. Он-то знал, что стоит замереть, притвориться тенью на снегу, как ему откроется истина – даже холодные просторы не мертвы. Жизнь зависит от нас. И нам решать, будет ли место живо или мертво.

Он уже знал, что в полнолуние из пещер в горах выходят странные создания – джинкс, которые собираются зачем-то на этих снежных полях и танцуют свои странные танцы при свете огромной, словно блин, серебристо-голубой луны. Он уже знал, как спешат на зимнюю охоту снизилы – тихо, только иногда слышно шипение особенно разволновавшегося. Он знал, как скользят под тонким, словно кружево, льдом грациозные дьюгонги. Он не знал, что они делали в озере. Наверное, как и он, пришли от тренеров. Но он видел, как они выныривают из полыней и раскладывают свои столь ловкие в воде белоснежные тела на берегу, наслаждаясь лучами свежего, ясного, зимнего солнца.

Он видел все, что мог, и даже больше. Он видел целый мир, доселе для него закрытый.

Вода разбивалась хрустальными брызгами, когда он шел по не замерзшим еще лужам. Именно так – иначе не скажешь.

Зачем ты ушел?

Он остановился.

Этот голос…

Треснула корочка льда под лапой. Хлопнулся сорвавшийся с ветки снежок. И тишина. Ничего.

Показалось?

Зачем ты ушел?

Он огляделся. Никого. То есть абсолютно.

Зачем ты ушел? Тебе было плохо?

Так вот оно что – это его спрашивают…

Зачем он ушел? Да он и сам толком не знал. Просто так надо было.

Он всегда знал, что может уйти в любой момент. Так было принято у них. Никаких принуждений, все добровольно… Он привык к этой мысли и забывал о ней.

Открыть эту истину для себя вновь было странно… пьяняще. Он мог быть волен в своих мыслях, во всех своих шагах и взглядах. Он мог быть всем или никем, да-да, только так и никак иначе.

Наверное, это было глупо. Все-таки он не каменный, и жить во льдах ему сложно. Но бывают в жизни моменты, когда нельзя поступить по-другому, даже если это – вопиющая глупость.

Он помнил, как это было.

Маленький деревянный домик – в стороне от других. В котором ночью может быть так холодно, что приходится спать в одной постели с хозяйкой, чтобы оба они не замерзли до утра. Большой, светлый и какой-то удивительно ясно просторный город и его суровые жители, на которых – смотреть и восхищаться. Улицы, по которым – бежать, чтобы не чувствовать холода, словно бы и прямиком в бесконечность.

…Снова – вернуться в маленький домик и получить на завтрак не надоевшие неживые кусочки "мяса" и "водорослей", а печеное, сморщенное, с лопнувшей от жара кожурой яблоко, такое горячее, что волдыри на языке вскочить могут, и замерзший на холоду пряник, твердый как камень, словно созданный для того, чтобы уволочь его в уголок и долго обсасывать краешек, согревать, оставлять на потом…

Сидеть у огня и лениво следить за тем, как хозяйка, лежа на животе в бесформенных свитере и штанах да теплых носках, перечитывает записи в тетрадях. Или лежать рядом с ней, словно щенок, трепля в зубах тапочек или клубок. Или смотреть в окно и видеть, как выпадает первый снег, как город теряется среди гор, похожий на елочную игрушку, мирный и светящийся теплым желтым светом, посреди бушующего одиночества…

Помнил ли он, почему убежал тогда? Конечно.

Тот разговор…

Она стояла на одной ноге, опершись коленом второй на стул. Правой рукой она держала у лица покефон, а в левой сжимала тапочек, вытряхивая из него щепку.

"Вернемся где-то через недельку. Как приеду – пойдем на море. Да, я помню, что обещала. Ну все, я позвоню, когда доберусь…"

Этого было достаточно.

Он никогда не думал, что уйдет от нее. Нет. Он верил, что всегда будет рядом с ней. Он не хотел бы ничего другого.

Но, как оказалось, такой мелочи как один разговор, достаточно.

Вот почему он ушел.

Они уезжали.

Они уезжали, а значит – они умели вовремя остановиться, развернуться и уйти. Они оставляли город, и горы, и зиму. Они уезжали, и пели песни в дороге, и радовались тому, что уезжают, и старались улыбаться, но он не мог так, он не мог вообще никак, он знал только то, что он не хочет уезжать и никогда не сможет притвориться, что хочет, или что рад, или что улыбается. Вот почему он ушел.

Они уезжали, они старались быть разными, они знали, чего хотят, и делали то, чего хотели.

Они уезжали, и верили в то, что знают, как, и знают, зачем.

Они уезжали, они действительно видели и шли вперед, только вперед и никуда еще.

Они уезжали, а он не мог, потому что он действительно полюбил, а когда любишь что-то или кого-то, кажется, что притворство хуже убийства, а убийство лучше обмана.

Он ушел.

И получил свое ледяное царство.

Они шли вперед – они просто не могли иначе. Для них идти вперед было так же просто, как дышать или летать, как они могли летать только когда были счастливы. Летать для них было – это как каждый день, когда ты просыпаешься и знаешь, что день не принесет тебе горя, ты никогда не знаешь наверняка, но ты знаешь чувствуя, а это куда надежнее самой надежной надежности. Они шли вперед и не задумывались о том, что они оставляют позади. Они – это был его дом, но этот дом стал чем-то другим, чем он не хотел чтобы дом становился, поэтому он нашел себе новый, и старался сделать его похожим на прежний.

Но дом есть только один, и город только один, но у каждого свой. Он знал это. Он знал, что зима только одна, хотя и совсем разная в разных местах и для разных. Но он любил дом, любил город и любил зиму, а ледяное безмолвие не было ни первым, ни вторым, ни третьим.

И он тоже сделал шаг, и пошел вперед, и пока он шел, он старался улыбаться, но только старался, потому что на самом деле был не рад. Радость – это ведь совсем не то же самое, что и счастье. А счастливый не всегда улыбается, потому что… просто потому, что главного не увидеть, а поверхностное – пусто.

Но мы всегда можем хотя бы верить.

Смотреть на огонь камина в одиночку – печальное занятие. Просто сидеть, сидеть и сидеть, смотря, как языки пламени лижут два яблока на железном прутике, как капли сока падают на угли, и как отражается свет на темных, исчерченных морозом стеклах.

Два печеных яблока – хотя она была и одна в комнате – это тоже грустно. Но таковы уж люди, раз привыкнув, они с трудом отучиваются. Особенно от чего-то хорошего.

Скрип двери.

Это такой простой звук. Но по быстрому повороту головы можно понять, как сильно его ждали.

На этот раз скрип – не плод воображения и не усилие ветра. На пороге действительно стоит он, словно оживший водный бич, припорошенный снежком и дышащий морозом.

Она сделает робкий шаг, словно боясь, что он растает, как навеянное памятью видение. Но он будет стоять чуть напряженно, и он не будет видением. Он вполне осязаем.

Она захочет приблизиться, но он едва заметно подастся в сторону. Слишком многое прошло, и он захочет почувствовать, что прощен. И не только.

Она будет смотреть на него, словно не доверяя глазам и не желая думать, что он не хочет вернуться.

Но потом она догадается. Она же его человек, а люди, которые чьи-то, догадливее других.

– Мы не уедем, – скажет она.

А, может, она скажет что-то другое, но суть будет одна, и вот тогда он поймет – "можно", наконец-то за долгие, полные одиночества дни "можно", и он кинется к ней, и толкнет лбом в плечо словно щенок, и зароется мордочкой в ее густые волосы, и, может, даже уронит пару слезинок, понимая, как больно он сделал ей и остальным, просто убежав однажды. И она обнимет его, и, наверное, они будут плакать оба, но уже не так, как вчера или позавчера, если кто-то из них вообще плакал.

А потом они будут есть печеные яблоки, и сидеть у огня, и он оттает после своего ледяного царства, и поймет одну простую истину – зачем он убежал. Не почему, а зачем.

Он убежал, чтобы вернуться.

Потому что снаружи холодно и одиноко, а так приятно возвращаться, когда в окне нужного тебе дома даже ночью, даже в буран, горит этот теплый свет, и зовет его, словно волшебный фонарик. И посреди бушующего одиночества зимы и гор, так приятно сесть у огня и съесть печеное яблоко, зная, что идти вперед можно, даже если ты стоишь на месте.

И так приятно знать, что одиночество – только на время, потому что на исходе первого месяца зимы… никто не должен быть одиноким.

А сможешь ли ты понять это, сможешь ли простить и получить прощение, сможешь ли ты вернуться из одиночества и есть ли у тебя свой маленький домик, в котором даже ночью горит этот теплый свет, словно волшебный фонарик?

Да, у него есть. И он сможет.

И даже если придется нарушить их одиночество – но уже другое, потому что когда двое одни вместе, это что-то хорошее, а хорошее – это хорошо, и всякий понимает это. Потому что будут другие, и они тоже будут рады, и каждому из них будет нанизано на прутик по яблоку, и они будут сидеть и смотреть на них, потому что когда ты любишь кого-то, тебе не нужно ничего говорить.

Они будут сидеть, и лягут спать, когда захотят, и им будет все равно, пропустят они бой часов или успеют пожелать друг другу счастья в новом году. Потому что это только слова.

А на исходе первого месяца зимы… особенно в последний день этого месяца… никто не должен быть одиноким.

Они будут идти вперед – только он и его хозяйка – перед самым рождением зари, когда город будет еще окутан предрассветными сумерками. Они пройдут вместе в его ледяное царство, и будут ждать, пока первый луч солнца не осветит эти одинокие горы. Но пустоты уже не будет – потому что будут они двое. Двое одни вместе. Это звучит так странно и так красиво.

Двое одни вместе.

Навсегда.

Huntail