Черный аэрокар остановился возле озера Глэдис на вершине Рораймы. Максимилиан Твоми вышел из машины, снял одежду и аккуратно сложил ее на камне, сделал еще один крупный глоток теплого мятного шнапса и, воспарив в жарком воздухе с помощью телекинеза, бросился в ледяную воду. Поток воспоминаний о первом посещении заветного места на вершине горы продолжал бурлить в голове, наполняя ее неприятной тяжестью, и, погружаясь в воду озера, экстрасенс также погружался и в пучину прошлого…

Немного отдохнув на берегу озера Глэдис, мьюту выполнил просьбу Фуджи и телепортировался с ним с вершины горы на зеленый простор саванны, где расступалась могучая сельва. Рорайма высилась на горизонте огромной полосатой махиной из черно-красных песчаников и кварцитов, подножие ее погрязало в сочной зелени джунглей. Это место было таким первозданным, девственным и манящим, оно позволяло услышать древнейший зов природы — зов к жизни. В противовес ему степь, где теперь стояли экстрасенс и человек, была плешью, которую проело в сельве вмешательство цивилизации. Через саванну проходили туристические маршруты, и Клайв рассчитывал взять попутку до ближайшего города. Мьюту пришлось скрыться от посторонних глаз среди небольшой группки деревьев. Там, в тени, усталость окончательно сморила его, и он заснул, не видя снов.

Мьюту понятия не имел, сколько времени провел во сне посреди степи, когда Фуджи разбудил его. Какой-то путешественник подвез Клайва до Джорджтауна, где профессор арендовал аэрокар, на котором и вернулся обратно. Когда Фуджи попросил мьюту ехать с ним, в душе экстрасенса всколыхнулось тревожное воспоминание. «Это очень плохая вещь».

— Я не сяду в машину! — мьюту сам не успел отследить, как резко произнес это вслух.

— Если ты останешься здесь, ты умрешь, — предостерег Фуджи.

— Разве смерть — это плохо? — недоуменно спросил экстрасенс. После всех мучений жизни это действительно было для него большим вопросом. Кроме того, он все еще не понимал до конца сущность смерти.

Лицо Клайва Фуджи побледнело, его губы задрожали.

— Что? — наконец-то выдавил из себя он, голос его дрожал. — Ты спрашиваешь такое у МЕНЯ — у того, у кого умерла маленькая дочь?!

Мьюту сглотнул ком, подступивший к горлу. Он понял, что сказал то, что могло глубоко ранить человека, пережившего потерю. Он вспомнил, как сам оплакивал Амбер, когда понял, что случилось с ней. Тут он вспомнил фотографию, которую показывала ему девочка — и его охватила оторопь. Клайв Фуджи и был отцом Амбер!

— Я тоже знал ее, — признался мьюту. — Но как же все, что я слышал о душах на небе, о реинкарнации…

— Это миф! — неистово воскликнул Фуджи — его серые глаза наполнились слезами. — Понимаешь, неправда, вымысел, ненаучный факт!

— Тогда… где же сейчас Амбер? — спросил мьюту.

— Под камнем, глубоко в земле. Медленно тает, исчезает, будто ее и не было. Ты хочешь знать, что такое смерть? Это конец всего, всех твоих мыслей и чувств! Ты просто становишься землей, вот этой пылью и грязью, вонючей питательной жижей, которую едят белые личинки и сосут из почвы корни этих мхов и трав! Сложные органические вещества распадаются на простые неорганические. Возврат в ничто, в неживое! Вот, что это значит! И все это скоро произойдет с тобой, если ты не сядешь в гребаную машину!

Сколько отчаяния было в надрывной речи изможденного человека! Договорив, Клайв закрыл лицо руками и медленно сполз вниз по борту аэрокара. Он сел на землю, поджав колени, и разрыдался. Он дышал рывками, слезы лились по его грязному от пота и дорожной пыли лицу, он кусал костяшки своих длинных пальцев. Не зная, что можно сделать для него, мьюту молча занял место на заднем сидении аэрокара. Фуджи еще какое-то время сидел около машины, вытирая слезы. Потом он сел за руль. Всю дорогу мьюту в полной тишине пытался осмыслить его слова, которые начинали вызывать тревогу.

Сутки с лишним человек и экстрасенс провели в пути до Экватор-Сити. Фуджи знал, куда именно направляется. Профессор припарковал арендованный аэрокар на площади перед Научно-практическим центром медицинской помощи «Санкториум». Он базировался в белом здании с колоннадой, раскрывающейся к площади, и с куполом над главным входом, двери которого украшало изображение глаза, вписанного в треугольник. Позади величественного белого сооружения высились другие корпуса центра — обычные прямоугольные многоэтажки. Клайв Фуджи планировал устроиться на работу в этом учреждении.

Центр «Санкториум» возглавлял профессор медицины и выдающийся вирусолог по имени Рэндольф фон Лунд. Этот седовласый мужчина носил черно-серый деловой костюм, на воротнике его пиджака красовалась золотая брошь с изображением глаза, заключенного в треугольник. Такая же эмблема была повсюду в «Санкториуме» — над входом, на стендах, на всех официальных документах. Имелась она и на стене в палате, где проходило «собеседование» профессора Фуджи. Мьюту вынужденно присутствовал при нем, лежа на больничной койке.

— Я хотел сделать этот центр храмом, где будут одинаково чтимы наука и духовность, — объяснял Рэндольф Лунд свою позицию Клайву Фуджи. — Мы здесь протестуем против навязывания нам Движения Эры Водолея, но при этом не требуем от наших сотрудников принадлежности к какой-либо конфессии. И все же генная инженерия — весьма богопротивное дело. Только этого нам не хватало.

— Долой прогресс, да здравствует средневековье, — с сарказмом бросила его коллега Элма Торрес — женщина среднего возраста с прямыми черными волосами, разделенными на пряди одинаковой ширины, но разной длины. Она была в медицинском костюме и белом халате.

— Заткнись, Элма, — прошипел Лунд. — Так для чего он здесь? — снова обратился он к Фуджи, указывая на мьюту. — Приложение к Вашему резюме?

— Ему нужна медицинская помощь, — ответил Клайв.

— Да, Рэндольф, — подтвердила Элма Торрес. — Мы провели первичную диагностику. У него проблемы со всеми органами. Разве что, кроме мозга. Мозг просто потрясающий.

— По большому счету, фактически мы выращивали мозг… — задумчиво проронил Клайв.

Профессор Лунд недовольно хмыкнул:

— Все ясно. Я назначаю его лечащим врачом доктора Торрес. Вы, мистер Фуджи как новичок в нашей организации тоже поступаете в ее распоряжение. Но сначала смените имя.

И он поспешил удалиться из палаты с таким же выражением на лице, с каким шестого февраля вылетел из смотровой центра «Р-инкарнации» Джованни Лучано. Мьюту не удивился реакции Лунда. Он ожидал того же и от Элмы Торрес, но та спокойно беседовала с Фуджи, то и дело бросая весьма заинтересованный взгляд на экстрасенса.

— Уже решили, как Вас будут звать? — поинтересовалась она у Клайва.

— Я думал вернуть старую фамилию моей семьи — Харфуджи, — профессор на секунду изменился в лице, делая ударение на последнем слоге. — Мои предки отказались от нее, когда переехали в Штаты. Слишком экзотическая здесь.

— Вы хорошо знаете свое прошлое? — с уважением спросила Элма.

— Все, что у меня было, в прошлом. Я имею в виду из того, что я ценил. Личности, которых я ценил. Работа для меня почти ничего не значит.

— Но у Вас еще есть мьюту, — понизив голос до шепота, отметила женщина. — Кто он для Вас? Наверное, почти сын — он ведь Вам обязан своим рождением.

Фуджи отвел ее в другой конец палаты и ответил так тихо, насколько мог, но чувствительный слух экстрасенса все равно уловил его слова:

— Я не чувствую к нему ничего родительского. Хотя, конечно, в отличие от других, я не испытываю к нему отвращения.

Элму Торрес, кажется, несколько удивило такое заявление.

— А для меня он притягателен, — высказала свою точку зрения она. — Он целостен, гармоничен. Вы сплавили гены двух существ — могло получиться что угодно. Но он не выглядит, как результат рекомбинации генов или гибридизации — он мог бы считаться новым биологическим видом, настолько его черты естественны и слажены. Неужели Вас ничто не восхищает в нем?

Мьюту напрягся и чуть приподнялся на постели, прислушиваясь к разговору. У него не укладывалось в голове, что слова Элмы могут быть о нем. Неужели кто-то действительно им восхищался? Неужели эта женщина и впрямь не считала его чудовищем, насмешкой над природой?

— Трех, — вдруг обронил Клайв.

— Что? — переспросила Элма.

— Гены трех существ, — добавил профессор и тут же запнулся. — Только не спрашивайте меня об этом подробнее. Это все… слишком неправильно.

Элма Торрес поняла, что тему стоит сменить:

— А имя Вы тоже возьмете другое?

— Да, нужно такое, чтобы сочеталось, — ответил Фуджи. — Может, стану Константином. Но это по документам. Для Вас я предпочел бы остаться Клайвом.

Оба ученых растерянно усмехнулись.

— Разбирайтесь с документами, Клайв — а я уж позабочусь о нем, — указывая на мьюту, распорядилась Элма. — Передайте медсестре, что сейчас мне нужны антибиотики и микроиглы для инъекций.

Подслушанный разговор дал мьюту несколько зацепок в поисках ответа на самый важный вопрос: кем же он являлся. Помесью трех совершенно разных существ, одно из которых определенно мью, а два других… Экстрасенс почувствовал, что боится ответов, которые сам же так упорно ищет. Найти объяснение возникшему противоречию он не мог, но из-за неосознанной тревоги он не мог также решиться поставить своему создателю прямые вопросы.

Фуджи ушел улаживать дела, связанные с трудоустройством под новым именем, а в палату вернулся Лунд, чтобы ассистировать доктору Торрес. Профессор переоделся в медицинский костюм и халат, а также надел стерильные перчатки. Рэндольф и Элма помогли мьюту подняться с постели и лечь на каталку, на которой его доставили в процедурную. С его тела сняли пропитавшуюся кровью робу, после чего ему помогли помыться и затем еще раз обработали раны. В палате ему помогли перелечь обратно на койку и надеть больничную одежду приятного глазу синего цвета. Лунд взял все необходимые анализы, и на этом медики оставили экстрасенса в покое. Уходя, Элма тихо дала ему обещание, что поможет со всем справиться и сделает все, чтобы уменьшить страдания. Мьюту очень хотел ей верить. В палате было тепло и тихо, постель была удобной, так что он вполне мог расслабиться и отдохнуть. Но к вечеру мьюту начал ощущать, как его охватывает растущая тревога. Он пытался заснуть, но сон не шел. С наступлением темноты тревога стала невыносимой, от нее некуда было деться. Он метался в постели и вонзал когти себе в тело, чтобы отвлечься от нестерпимого беспричинного страха, в результате он до крови расцарапал себе грудь, плечи и шею. А на следующий день у него случился эпилептический припадок. Симптомы говорили о типичном синдроме отмены — его организм крайне болезненно отреагировал на отказ от транквилизаторов.

После этого мьюту впервые задумался о том, что ему стоило бы бояться смерти. И все же он не мог в полной мере осознать, что это такое — ведь он имел возможность прочувствовать жизнь, а вот представление о смерти оставалось для него весьма и весьма размытым. Когда он вновь пытался расспросить об этом Клайва Фуджи, тот принес ему книгу с черно-зеленой орхидеей на обложке — «Цветы Зла» Шарля Бодлера. Профессор заставил его прочесть стихотворение «Падаль». В тот же вечер мьюту прочел всю книгу одним махом и поблагодарил Клайва за нее.

— Тебе действительно понравилось? — поразился Фуджи. — По-моему, это самый дерьмовый поэт на свете.

— Он честен и смел, — возразил мьюту. — Он не приукрашает жизнь.

Это и не нравилось Клайву в творчестве Бодлера. Фуджи боялся встречи с реальностью, он уходил от нее, предпочитая слепо верить, что все было в его руках, что он всегда сможет все исправить. До чего самонадеянно — даже мьюту со своими выдающимися способностями не ощущал всесилия, и не только из-за проблем со здоровьем.

А состояние его здоровья было плачевным. Результаты обследований и анализов показали серьезные эндокринные нарушения, возникшие из-за гормонов, которые регулярно вводили ему, чтобы обеспечить ускоренный рост, а также недостаточность в работе поджелудочной железы, печени и почек как результат побочного действия транквилизаторов. К тому же мьюту, взращенный в стерильной среде, имел несформированный иммунитет. Его организм не мог бороться даже с самыми незначительными инфекциями — все раны на его теле долго оставались воспаленными, у него наполовину сгнил хрящ левого уха. Атрофированные от бездействия мышцы и воспаленные суставы ныли практически постоянно. Но больше всего самого мьюту пугали приступы боли в сердце, даже несмотря на уверения Элмы Торрес, что эти последствия регулярного применения адреналина постепенно пройдут.

Поначалу в больнице ему было не по себе, он был вынужден бороться с приступами острого желания сбежать. Обстановка, инструменты, запахи — все напоминало о «Р-инкарнации», но уже после первой недели в «Санкториуме» у мьюту появилась надежда на облегчение. Конечно, не последняя роль в таком изменении принадлежала Элме Торрес. Она всегда была честна с ним и полностью отдавалась своему делу — спасению его чуть было не загубленной жизни. Ее деликатность, вера в успех и настойчивость не могли не передаваться ему. Но что было наиболее удивительно, и во что мьюту не мог поверить так же долго, как в реальность смерти, — это искреннее восхищение Элмы его телом, и восторг, с каким она говорила о результатах изучения его необычного организма:

— Эта структура между затылком и позвоночником — не просто хорда. Кроме хрящевого образования в ней есть вторая нервная трубка, и она идет дальше вдоль позвоночника. К ней подходят нервы, увеличивая чувствительность. Также здесь располагаются крупные сосуды и группы лимфатических узлов. То есть, дополнительный иммунный барьер для мозга. А эти пальцы… Известно, что пальцевая моторика связана с речевыми и мыслительными функциями. У тебя увеличена чувствительная зона кисти и, соответственно, более развиты связанные с этим отделы мозга. Твое тело безупречно!

— Тогда почему я так страдаю? — спрашивал ее экстрасенс, появившийся на свет противоестественным способом.

— Это было в высшей степени высокомерием со стороны твоих создателей — думать, что они все контролировали. Они только совместили гены — а дальше работала природа. Она все «продумала», безупречно создала все для обеспечения такой невероятной силы! Ты страдаешь только потому, что твои создатели неправильно обошлись с таким сокровищем.

— Сокровищем? — по-прежнему не верил мьюту своим ушам.

— Ты сокровище! — лицо доктора Торрес буквально светилось от воодушевления, когда она говорила о нем. — Я все больше убеждаюсь в этом, когда все больше узнаю о тебе.

Мьюту покосился на нее с недоверием:

— Зачем Вы заботитесь обо мне?

— Твой случай мне интересен, — без запинки ответила Элма. — Я работаю в сфере медицинских исследований двадцать лет, изучая экстрасенсов, но, как ты понимаешь, никогда не видела подобных существ. Не видела такой кровеносной системы, такого строения скелета, такого мозга. Никогда.

— Я Вам нравлюсь, — подытожил мьюту. — Вот только почему? Потому, что Вы фанатичны в своих научных интересах? Вы думали об этом?

Она улыбнулась:

— Да, ты мне нравишься. Ты мне близок.

— Близок? Хм…

Как он мог быть кому-то близок? Он, мьюту, исключение из всех правил, не являющийся полноценным ни экстрасенсом, ни человеком, ни новым биологическим видом. Разве мог хоть кто-то понять его, если никто не переживал то, через что прошел он?

Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?

Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь?

И ночью бледный страх… хоть раз когда-нибудь

Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?

Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?

Вас, ангел свежести, терзала лихорадка?

Вам летним вечером, на солнце у больниц,

В глаза бросались ли те пятна желтых лиц,

Где синих губ дрожит мучительная складка?

Вас, ангел свежести, терзала лихорадка? —

Процитировал мьюту Элме отрывок Бодлера.

— Ты настроен недоверчиво и даже враждебно, — заключила доктор Торрес, выслушав его, — и я могу это понять. Но мне не безразличны экстрасенсы — это моя дань «Духу Нико Старра».

— Кто такой Нико Старр? — спросил мьюту.

Элма Торрес кратко поведала ему о тирании клана Лучано, о Братстве Прорицателей и о неудавшейся шафран-айлендской революции. Так мьюту узнал, что в ряде стран между экстрасенсами и людьми давно держатся напряженные отношения. Но для него оставался актуальным все тот же вопрос: где назначено ему место в этом противостоянии? Не человек, но и не в полной мере экстрасенс… Кто он? Для чего он живет?

Наступило мучительное молчание.

— Вы должны руководить этой клиникой, — вдруг сказал мьюту Элме Торрес. — Вы рациональны. Это важно.

— Скажу тебе по секрету, ты не один, кто так думает, — шепотом ответила она. — Лунд — вот кто действительно фанатик, и многие этим не довольны. Когда он только начинал строить этот «госпиталь сопротивления», достаточно скоро стало ясно, что коллектив лечебного учреждения должен состоять в первую очередь из врачей, а не из проповедников. Сейчас от его задумки осталось одно название.

— Я помогу Вам занять кресло директора, — решил мьюту. — Только поставьте меня на ноги, Элма.

Доктор Торрес улыбнулась и похлопала его по плечу. Он начинал доверять ей, видеть в ней потенциальную опору для того, чтобы занять свое место в мире. Эта неутомимая женщина в буквальном смысле помогала ему твердо стоять на ногах. Она прилагала невероятные старания для того, чтобы он чувствовал себя лучше. Для этого Элма даже пыталась дать ответы на мучившие его вопросы, насколько это было в ее силах. Чтобы осознать тот путь, каким он появился на свет, мьюту были необходимы хотя бы элементарные знания в области генетики. Доктор Торрес многое объяснила ему сама, а потом еще принесла книги. Вскоре экстрасенс знал все о законах наследования, о теориях генетической памяти и о генной инженерии, и новые сведения рождали в его сознании еще больше вопросов. Что из тех качеств, которыми он обладает, действительно его индивидуальность и выбор, а что обусловлено генами? Насколько его эмоции, его намерения, его действия продиктованы генами? Что может содержаться в его генетической памяти — памяти тысяч поколений трех существ, в числе которых был легендарный мью? Если создатели мьюту хотели получить сильнейшего экстрасенса, живое оружие, кого именно они могли выбрать донорами генетического материала? И самое главное — как люди только решились затеять такую непредсказуемую игру, зачем смешали гены трех видов столь грубым способом?

Слова Элмы Торрес о том, что жизнь, созданная научным путем — настоящее сокровище, помогали экстрасенсу не впасть в уныние, а ее энергия, казалось, могла воодушевить кого угодно. Именно ее живой неуемный научный интерес заставил мьюту глубже заинтересоваться медициной. И в этом Элма также поддержала его, обеспечив ему свободный доступ к огромной библиотеке «Санкториума». Мьюту перечитал множество книг в рекордно короткие сроки, его способности усваивать информацию были поистине потрясающими. Со временем он стал задумываться о возможности сделать карьеру исследователя в области медицины.

Конечно, у доктора Торрес была личная заинтересованность, после того, как мьюту пообещал ей «карьерный рост», и этого Элма не скрывала. Как и своего исследовательского любопытства. Но ее отношение к мьюту, несомненно, было чем-то большим, чем научный и корыстный интерес. Нет, фанатики науки и зашоренные карьеристы не станут хлопать тебя по плечу, оставляя на ночь в одиночестве, не станут подбирать для тебя одежду, чтобы ты чувствовал себя комфортно, не сделают для тебя дубликат ключей от библиотеки научного центра… В общем, не сделают ничего из того, что сделала для него Элма Торрес.

Ее энтузиазма в отношении мьюту никак не разделял профессор Лунд. Рэндольф никогда не скрывал своего презрения к результату научного эксперимента, демонстративно повторяя пафосные речи о том, как подобные извращения природы оскорбляют Создателя, имея в виду ту самую эфемерную сущность, чаще всего называемую богом, существование которой было еще одним ненаучным фактом. «Р-инкарнация», «Санкториум» — мьюту не мог понять, почему научные организации выбирают в качестве своих названий и символов ненаучные понятия. Все это выглядело абсурдом, а высказывания Лунда напоминали бредовую фабулу. Именно мысль о том, что все его слова — бред сумасшедшего, позволяли не брать их в голову.

Вместе с тем оставался иной гнетущий факт — мьюту никак не мог докопаться до того, что на самом деле было на уме у Клайва Фуджи. Профессор помогал Элме Торрес во всем, активно и целеустремленно, не делая одолжения, в отличие от Лунда. Клайв точно был заинтересован в том, чтобы мьюту был жив и здоров, но не из убеждений об исключительности своего создания. Фуджи часто был неразговорчив и подавлен, но при этом не апатичен. Он словно выжидал час для активных действий, чтобы изменить свою жизнь. Мьюту по-прежнему не решался откровенно заговорить с ним, боясь снова задеть болезненную струну в его душе, как и в своей собственной. Он до сих пор не смирился с потерей единственного друга. Образ Амбер нередко вставал перед его взором, когда бессонной ночью он смотрел на звезды и луну. Боясь, что и это видение со временем растворится в темном море памяти, мьюту попытался увековечить Амбер в линиях на бумаге. Он нарисовал ее портрет на форзаце сборника неожиданно полюбившихся стихов с орхидеей на обложке. Это действие не составило для него труда, как нечто само собой разумеющееся, но результат почему-то растрогал его самого, и он захотел показать набросок Клайву Фуджи, что и сделал тем же вечером. Взяв книгу из рук мьюту, профессор уронил ее и заплакал. «Для исследования причины жизни мы вынуждены сперва обращаться к смерти», — рыдая, проговорил Фуджи. Мьюту спросил его, что тот имеет в виду, и Клайв предложил ему посмотреть фильм «Франкенштейн Мэри Шелли» 1994-го года. Экстрасенс, попросив о помощи безотказную Элму Торрес, посмотрел фильм, а потом и прочитал оригинальный роман, написанный в далеком 1816-м году. В обоих произведениях его поразило то, как давно люди впервые задумались о возможности создания искусственной жизни, как пытались понять, что будет чувствовать получившееся в результате создание… Хотя в этом случае уже неуместно было использовать подобное слово — создание стоило называть личностью. Мьюту возмутило то, что никто этого так и не сделал. К подобной личности отнеслись бы как к монстру в те времена — так к ней относятся и сейчас. Почему же, даже догадываясь, чем все может кончиться, люди решились на подобный шаг, зачем вырастили демона, с которым изначально не могли справиться? И почему неизбежно толкали его на путь ненависти, не оставляя выбора?

— А почему у меня нет имени? — вечером после просмотра фильма спросил мьюту своего создателя — Клайва Фуджи.

— Чтобы не возникало привязанности, — нерешительно промолвил тот. — Понимаешь ли… это был приказ.

— Тогда — понятно. А сейчас? Почему ТЫ не дал мне имя?

— Думаю, ты целостная личность — сам можешь выбрать… — натянуто улыбаясь, лукавил Фуджи. — Я не думал…

— Почему? — прервал его грубое вранье мьюту. — Послушай: я понимаю, кем я был для Джованни Лучано — орудием достижения цели, да. Но я не могу понять, кто я для тебя — орудие, материал, творение… вряд ли друг.

— Ты… ну, почти сын, — так же неубедительно высказал Клайв то, что нужно было сказать.

Мьюту нервировала его плохо скрываемая неискренность:

— Что значит «почти»?

Профессор Фуджи вздохнул, собираясь с мыслями, и произнес:

— Ну, я чувствую ответственность за твою судьбу, как родитель, но у меня никогда не будет к тебе…

— …привязанности, — понял его мьюту. — Это мне ясно. Кто-нибудь вообще может ощущать привязанность ко мне? Кто-нибудь может быть моим родителем?

— У тебя нет родителей, — сухо сообщил Клайв то, что и так было известно искусственно созданному экстрасенсу. — Есть только доноры генетического материала. Самка мью выносила тебя первые две недели — может, ее ты мог бы назвать матерью. Но она мертва.

— А кто еще был донором генетического материала? — собрался с духом и спросил мьюту. — Человек?

Фуджи тяжело вздохнул и, насупившись, изрек:

— Джованни Лучано.

Мьюту почувствовал себя так, будто внутри у него все оборвалось. Истина причинила ему новую боль и притом заставила прямо-таки возненавидеть самого себя. Не только потому, что мьюту ненавидел Джованни Лучано, а теперь узнал, что сам в какой-то мере был им, а потому, что даже тот единственный человек, что состоял с ним, можно сказать, в родстве, относился к нему с пренебрежением и страхом. Чего тогда ожидать от других людей? И от несчастного Клайва Фуджи, явно имевшего разногласия с Лучано? Профессор Фуджи не произносил слова «монстр» или «демон», но, похоже, они давно сидели и в его голове. Таким мьюту был для него всегда. Не вызывающим страх или отвращение, но не вызывающим и сочувствия. Чужеродным. Обладающим отталкивающей внешностью и невероятной силой. Отношение к такому существу всегда будет настороженным, что бы оно ни делало. Тем более что в нем были гены поистине отвратительного человека. После этого откровения мьюту уже не решился спросить, кто же был третьим донором.

Он и дальше видел бы причину отчуждения со стороны Фуджи в себе и своих генах, если бы не услышал отрывок очередного разговора профессора с доктором Торрес.

— До чего же он удивительное создание! — как всегда вдохновенно говорила Элма.

— Вам он даже на первый взгляд не показался чудовищем? — недоверчиво уточнил Клайв.

— «Чудовище» происходит от слова «чудо», поэтому в хорошем смысле я могу назвать его и так. Я смотрю, Вы с ним держите жесткую дистанцию — почему?

Фуджи издал тяжелый протяжный вздох, похожий на стон.

— Я не могу позволить себе закрыть глаза на то, что отчасти ОН виновен в смерти Амбер, — напряженно выговорил мужчина. — Во второй ее смерти, я имею в виду…

У мьюту перехватило дыхание. Случайно услышанная фраза ударила его в сердце, как шальная пуля. Неужели он мог это сделать? Неужели, не контролируя себя, он смертельно ранил того, кого так любил?! Но что значило «во второй ее смерти»? Как бы это ни было мучительно тяжело, ему было необходимо расспросить обо всем Клайва Фуджи. Тем же вечером, наедине с профессором в палате он отважился на рискованный шаг.

— Я знал, что моя дочка умрет, — сбивающимся из-за подступающих слез голосом повествовал Клайв, отвечая на вопросы своего творения. — Ее сбил аэрокар, и она упала с тротуара второго уровня! Такие тяжелые травмы! Я не могу вспоминать… — он протер глаза и, собравшись с духом, продолжил: — В общем, в то время «Р-инкарнация» профинансировала мой проект, очень серьезную разработку. «Глоб.Нэт-1», технология создания виртуальной копии сознания на основе копирования синапсов нейронов мозга. Работая над ней, я понял, как спасти Амбер. Я добился разрешения создать экспериментальную модель «А-2»…

— То есть, Амбер-ту? — уже понимал, к чему все шло, мьюту.

— Да. Именно с ней ты общался. Как и я. Я обещал ей, что дам ей новое тело, что снова… обниму ее… снова буду гулять с ней…

Профессор не выдержал, рывком снял очки и разрыдался. Воспоминания, которые он озвучивал, снова сталкивали его с реальностью, которая была жестока — его дочку невозможно вернуть. Клайв отчаянно не соглашался мириться с роком.

— Что случилось с ней — со второй Амбер? — спросил мьюту.

Дрожащим голосом, прерывающимся всхлипами, Фуджи ответил:

— Джованни Лучано… уничтожил ее. Он стер программу и все ее копии. Он предал меня! Он обещал, что поможет… У меня есть генетический материал…

— Ты говоришь о клонировании? — уточнил мьюту.

Профессор кивнул.

— Я все равно верну ее к жизни! — уверенно заявил он. — Генетический материал в полной сохранности. А ты… ты поможешь мне воссоздать модель ее сознания.

Мьюту опешил:

— Я?! Каким образом?

— Ты даже не представляешь, на что способен твой мозг! — глаза Клайва возбужденно заблестели. — Ты гений, еще не познавший всего своего потенциала. Я осмелюсь полагать, ты не познал его и на четверть! Ты не можешь и помыслить, что заложено в тебя, какая память! Ты не просто общался с моей драгоценной дочкой Амбер — ты познал все ее мысли, все ее воспоминания, все психические содержания! Если я дам тебе технологию, ты сумеешь все это воспроизвести!

Слушая профессора, мьюту задыхался от гнева. Его подозрения не были напрасными — Клайв Фуджи спас его исключительно для корыстных целей. Этот человек никогда не сопереживал ему.

— Ты ничем не лучше Джованни Лучано! — вскричал он. — Ты используешь меня!

— Еще нет! — возразил Фуджи. — Я надеюсь на твое добровольное согласие. Разве ты откажешься? Разве ты не любил Амбер?

— Любил! И именно поэтому не соглашусь! — отрезал мьюту. — Что ты хочешь сделать?! Хочешь превратить ее в такое же противоестественное создание, каким являюсь я?! И, кстати, какую участь ты уготовил мне, когда я выполню твою задачу? Эвтаназию или аутопсию?

— Жизнь, — ответил профессор так доброжелательно, как мог, хотя при этом все его мышцы были напряжены, а лицо блестело от пота. — Я обещаю тебе спокойную, свободную, полноценную жизнь.

— Жизнь? — мьюту нервно усмехнулся. — Да что ты можешь сказать мне о ней, если в тебе самом давно ее нет?! Ты труп меж трупами, в ком все давно мертво!

— Ты убил меня, — высказал в ответ ему Клайв Фуджи. — Потому что ТЫ убил Амбер. Я проводил все время за этим проектом, и Джованни отключил ее для того, чтобы я занимался только тобой! Я вытащил тебя, чтобы ты искупил это!

Откровение насчет истинных мотивов стало последней каплей. Какое право имел Клайв устанавливать с мьюту какие-то счета за мнимые грехи? Разве созданный по приказу экстрасенс был в ответе за них? Только повод, аргумент для того, чтобы использовать его, извлечь личную выгоду из его силы. Так пусть для начала узнает эту силу! Мьюту сделал резкое движение рукой перед лицом — и светящееся ярко-синее ментальное лезвие рассекло горло профессора Фуджи. Кровь заструилась из тела человека, унося с собой прочь все его терзания. «Мне дали жизнь, — думал мьюту, стоя над трупом несчастного ученого. — ДАЛИ! Все делают ударение на этом, словно я им за это что-то должен! Я не верил очевидному. Я не читал его мысли. Я сам виноват».

Мьюту едва сдержал пробужденное отчаянием яростное желание рушить все, как в день своего освобождение в центре Нью-Йорка, бросив на это немыслимые психические силы. Окружающий мир утонул в тумане, ясными остались только гнетущие, самоуничижительные мысли, которые долго роились в отяжелевшей голове, пока его не отрезвило осознание того, что он сделал — а именно лишил себя последней возможности узнать, кто был третьим существом. Мьюту перебрал личные вещи и записи профессора Фуджи, нашел технологию «Глоб.Нэт-1», множество данных о собственных обследованиях, строении своего организма, анализах… но не о донорах генетического материала. Что ж, может, это было и к лучшему. Но страх перед ответами в итоге был слабее, нежели страх неизвестности. Не зная, кто же он, носитель чьих он генов, мьюту также не мог знать, чего ему ожидать от самого себя.

Эмоциональные переживания после гневного аффекта оказали плохое влияние на здоровье мьюту, которое едва только начало улучшаться. Ущерб, который нанесли его организму мощные транквилизаторы в «лошадиных» дозах, вместе с сильнейшим потрясением, из-за которого дала сбой его нервная система, привели к серьезным проблемам с поджелудочной. Все началось с резкой боли, отдающей в поясницу, продолжительных приступов рвоты желчью и мучительной лихорадки с бешеным сердцебиением. Его тошнило даже от воды, и рвота не приносила никакого облегчения. Боль стала такой изнурительной, что он не мог встать, и даже если пробовал сесть, она усиливалась, отдавала в левое плечо и под лопатку, словно пронзая сердце. В такие мгновения мьюту по-настоящему становилось страшно. Он не терял сознание, хотя ощущал, что балансирует на грани реальности, когда красные и желтые пятна начинали плясать перед глазами, сменяясь видениями пожара, кипящей лавы или свежей крови, шипящей на раскаленных камнях. Мьюту боролся, призывая всю силу воли, чтобы не впасть в беспамятство. Ему установили спинальный катетер для введения обезболивающего, чтобы облегчить адские муки, но сама процедура также стала чудовищной пыткой. В поджелудочную ввели дренажи, с помощью которых откачивали жидкость с кровью и гноем, вводили антибиотики, но его состояние лишь ухудшалось. Естественно, мьюту ничего не ел, но даже при отсутствии какого-либо содержимого в желудке он все равно ощущал горький вкус желчи во рту, и периодически у него возникали мышечные спазмы, как при позывах на рвоту. Какую мучительную боль вызывали эти непроизвольные мышечные сокращения! Если бы он знал о пытке «сакуи», когда специальный корсет выдавливал все внутренности из брюшной полости, как зубную пасту из тюбика, наверняка он вспомнил бы ее в те моменты, когда его тело опоясывала боль. И ко всему прочему эта боль пронзала сердце. Однако мьюту ни разу не издал ни звука, только тяжело дышал. И если даже из его глаз текли слезы, он этого не чувствовал, и никто не смог бы этого заметить из-за того, как он обливался обильным потом в непрекращающейся лихорадке.

Спустя три дня страданий доктор Торрес и профессор Лунд вошли в его палату, чтобы произнести приговор.

— Тебе нужна операция, — сообщила Элма. — У тебя пакреонекроз.

Медики приложили все усилия, но консервативное лечение не дало никаких результатов. Они понимали, каким риском будет хирургическое вмешательство в искусственно созданный организм, знали, что его слабое, не знавшее нагрузок сердце может не выдержать общий наркоз, помнили о проблемах с иммунитетом. Но теперь болезнь вошла в ту стадию, когда спасти его могла только операция.

— Между нами говоря, шансы при этой болезни хуже, чем в рулетке сопрано, — мрачно добавил Рэндольф.

Мьюту не знал, что именно тот имел в виду, но в общих чертах смысл был ясен: этот человек искренне порадуется его смерти. Но почему, что такого сделал мьюту ему лично?

— Вы все время повторяете, что мир отторгает меня, что я богомерзкое создание, — не выдержал он. — Какого хрена Вы несете эту антинаучную ересь, профессор? Почему так хотите, чтобы я умер?! Почему Вы боитесь даже допустить мысль, что мое появление на свет вопреки каким-то там высшим законам вселенной свидетельствует о том, что я тоже для чего-то нужен?

— Есть простой способ проверить это, — коварно произнес Лунд и вышел из палаты.

Вскоре он вернулся, держа в руке револьвер «Кольт Анаконда» с тремя пулями в шестизарядном барабане.

— Это и есть сопрано — игра с жизнью, — пояснил он. — Ты прокручиваешь барабан, приставляешь дуло к виску и жмешь на спуск. Шансы пятьдесят на пятьдесят — чистый эксперимент. Если ты нужен Создателю, он сохранит тебе жизнь.

Лунд протянул оружие мьюту. Элма Торрес негодовала, но экстрасенс обернулся к ней и приставил палец к губам, попросив ее молчать. Он должен был принять собственное решение — сыграть или нет. Мьюту сейчас и без того стоял на грани жизни и смерти, и выстрел в висок пугал его гораздо меньше, чем смерть в результате тяжелой болезни, которая так изводила его. Револьвер — искусный инструмент быстрого прерывания жизни — выглядел притягательно. Его идеальные линии и строгая безупречная форма поддерживали образ четкого прибора, подходящего для чистого эксперимента. Мьюту взял «Кольт» — сталь приятно холодила его разгоряченную руку. Великая цена была назначена за возможность ответа на главный вопрос — найдется ли для него место в мире. Он поддался соблазну узнать ответ, поднес револьвер к мокрому от пота виску и нажал на спусковой крючок… И после победы в игре с жизнью он уже практически без страха согласился на операцию.

После пробуждения от наркоза мьюту чувствовал себя так, словно заново пережил свое рождение — так же среди трубок и проводов (с дренажами в брюшной полости и зондом в желудке), также с тошнотой, и с таким же чувством полнейшего бессилия. Но в то же время теперь у него была уверенность, что все это пройдет. И он больше не станет говорить, что родиться и жить — ужасно. И уж тем более он больше никогда не будет плакать.

Мьюту признавался себе, что ощущал некую благодарность Лунду за импровизированный эксперимент с револьвером. Конечно, было бы преувеличением сказать, что после рулетки сопрано искусственно созданный экстрасенс резко захотел жить. В нем только начинал зреть крохотный зародыш желания жить, и благодаря игре в рулетку мьюту смог ясно его прочувствовать. Может, именно это и помогло ему успешно перенести полостную операцию. Так или иначе, он нашел для себя повод предпринять попытку наладить отношения с Рэндольфом.

— Я должен благодарить Вас, — обратился мьюту к Лунду, когда тот в очередной раз брал у него кровь. — Вы специалист, и в целом не глупый человек, если бы не это Ваше отстаивание веры…

— Вера — это все, на что мне осталось уповать там, где бессильна наука, — ответил профессор. — Я посвятил себя этой клинике и борьбе за веру в надежде на исцеление сына.

По спине мьюту пробежал холод.

— Что с ним случилось? — с усилием спросил он.

— Ранняя детская депрессия или РШС, точно никто не знает, — холодно ответил Рэндольф, явно не желая говорить. — Он боится экстрасенсов. Он был на улице в самой гуще толпы в разгар народных волнений в Макапе три года назад, перед объявлением войны с Гвианой… чудом там не пострадал. Но дело в том, что ни психотерапевты, ни психиатры не смогли ничего сделать по нашему запросу. Мы с супругой обошли стольких!.. Она увезла его в КРНР, где он сможет хотя бы не видеть этих… но пока не может найти там соответствующего специалиста. Это наш крест, и мы пронесем его.

Мьюту вздохнул. Да, Лунда можно было понять. Экстрасенс уже видел, до какой безумной навязчивой идеи довела профессора Фуджи потеря дочери, и не было ничего удивительного в том, как Рэндольф пытался справиться с душевными страданиями, наблюдая болезнь сына.

— Может, я смогу помочь? — предложил мьюту. — Меня Ваш сын никогда не видел.

На лице Лунда возникла гримаса отвращения:

— Ты хоть сам себя видел? Ты же чудовище.

— Это имеет значение, если я сотру ему память? Он не вспомнит о том дне, когда пережил травму, никогда. Признайте, что это выход.

На удивление, ему удалось-таки переубедить непробиваемого профессора, и на следующий день Лунд вызвал его в свой кабинет. Профессор работал в просторном помещении без окон с мебелью из темного дерева. На серо-коричневых стенах кабинета были развешаны портреты ученых, прославившихся в областях биологии и медицины. Над портретами на одной стене разместился логотип «Санкториума», а на противоположной — заголовок: «Галерея выдающихся исследователей». Под этим заголовком среди портретов гениев медицины затесался сертификат самого Рэндольфа фон Лунда, демонстрирующий, что профессор уже успел самолично причислить себя к выдающимся ученым. Сам Рэндольф занимал рабочее место за столом напротив входной двери, и на стене за его спиной красовались его дипломы, сертификаты, а также свидетельства о паломничестве по разным «святым местам». На одном из стульев по другую сторону стола сидел мальчик лет девяти в кедах, джинсовых шортах и цветастой футболке. У ребенка были светлые волосы, как у Амбер Фуджи. Мальчишка сидел, низко опустив голову и подняв плечи, руки его были скрещены на груди.

— Это мой сын Тори, — представил его Лунд. — А это…

Его рука, указывающая на мьюту, застыла в воздухе, пока он подбирал слова, но Тори поднял глаза и сам обратился к экстрасенсу:

— Я знаю, кто ты. Я видел тебя в новостях.

— И кто же я? — постарался мягко спросить мьюту, усаживаясь на стул рядом с мальчиком.

Тори пожал плечами.

— Ну, типа чудовища Франкенштейна.

— Значит, чудовище? — грустно, но без обиды переспросил экстрасенс.

— И что? — воскликнул Тори. — Чудовище может быть героем!

Он жестом попросил мьюту наклонить голову и прошептал ему на ухо:

— Я видел фильм, в котором монстр Франкенштейна боролся с демонами. Хочешь, я принесу тебе карту памяти? Только не говори папе. Он запрещает мне смотреть такие фильмы.

— Зачем же ты их смотришь? — полюбопытствовал мьюту, прибегнув к телепатии, понимая, что Тори выдал ему «великий секрет».

— Чтобы стать смелее, — ответил Тори и чуть заметно улыбнулся.

Экстрасенса до глубины души поразило то, как сын Лунда с легкостью пошел с ним на контакт, даже зная о том, что мьюту недавно устроил в Нью-Йорке. А при следующих встречах мьюту осознал даже большее: почему-то он был для Тори героем. С поразительной нежностью этот мальчишка обнимал серо-фиолетового монстра ростом в шесть с лишним футов. Рэндольф Лунд негодовал, а мьюту задавался очередным вопросом: кто кому помогает в ходе этих встреч?

Дети, как он понял из фильмов и книг, обычно честнее взрослых людей, все взаимодействие которых строится на лжи и притворстве. И если Тори так воспринимал загадочного экстрасенса, значит, мьюту действительно имел шанс быть принятым миром. Он все больше думал о том, что, если ему удастся внести весомый вклад в медицину, мир закроет глаза на его происхождение и его прошлое. Мьюту впервые увидел для себя какую-то реальную перспективу благодаря девятилетнему Тори — удивительному ребенку, который страдал от фобий, но смотрел триллеры, замыкался в себе ото всех, даже от родных, но легко шел на контакт с лабораторным чудовищем.

— Почему у тебя нет имени? — как-то спросил Тори у мьюту.

— Некому было дать мне его, — ответил тот.

— Так выбери себе имя сам, — предложил мальчик.

Экстрасенс задумался: почему, в самом деле, он до сих пор этого не сделал? Может, потому что не знал себя, или не мог определиться со своими ожиданиями от жизни. Сейчас он уже знал, чего хочет: посвятить себя медицине и заслужить признание на этом поприще. Если он захочет, то сможет обставить даже «Р-инкарнацию» — крупнейшую медицинскую корпорацию настоящего времени. И тогда он докажет всем, в том числе своему «отцу» Лучано, как все заблуждались насчет него. Да что там, триумф мьюту в области медицины и бизнеса просто раздавит Джованни, рвавшегося к мировой власти и считавшего сильнейшего экстрасенса своим оружием для ее получения! Руководствуясь мыслями о холодной, точно рассчитанной расплате, мьюту и выбрал себе имя: «Максимилиан» — «величайший из рода Эмилиев». В то же время «Эмилий» значило «противник». Значит, «величайший противник». Красивое, царственное имя. Даже в краткой форме его звучание нравилось мьюту.

Все было хорошо до той поры, пока Макс не решился вмешаться в воспоминания Тори Лунда, чтобы стереть все травмирующие моменты. Увиденное потрясло его. Правда о том, чего на самом деле боялся Тори, настолько шокировала Максимилиана, что мьюту не смог молча стереть память мальчика и забыть о том, что узнал.

— Что Вы сделали?! — напал он на профессора Лунда, ворвавшись в его кабинет. — Тогда, в разгар народных волнений?!

Рэндольф выхватил пистолет и выстрелил. Мьюту совершенно не ожидал такой реакции — любой другой, но только не такого ответного нападения без единого слова! Его поразил удар в живот, за которым последовала невыносимая острая боль. И пока Макс не успел опомниться, Лунд вколол ему какой-то препарат, отчего мигом наступило беспамятство.

Мьюту пришел в себя в темной палате за запертой дверью. Он лежал на койке, неподвижно зафиксированный смирительной рубашкой, его ноги были связаны ремнем. Очевидно, Лунд заключил его в рубашку, игнорируя любые правила безопасности, затянув даже кротч-ремни так, что между ними и телом нельзя было просунуть даже палец. Уже через несколько минут после пробуждения Макс начал чувствовать онемение и ноющую боль в теле, головокружение и тошноту. Он потратил все силы на то, чтобы повернуться на бок, и это действие спасло его жизнь, иначе он бы точно захлебнулся собственными рвотными массами. Позывы на рвоту не прекращались, даже когда желудок опустел — из него выходили пищеварительные соки и желчь. Сокращения мышц пресса сами по себе доставляли невероятные мучения. Макс чувствовал, что ткань смирительной рубашки в области живота была мокрой — очевидно, кровоточила огнестрельная рана. Несколько раз мьюту терял сознание, и приходил в себя, встречая еще худшую боль, но молчал. О его присутствии в больнице было известно только двум членам персонала, и выдать себя он никак не мог. Он предпринимал отчаянные попытки использовать телекинетические способности, чтобы освободиться, но раненый, не успевший еще оправиться от тяжелого недуга и к тому же безнадежно неопытный, он терпел сокрушительные неудачи, впустую растрачивая остатки энергии.

Ему становилось все хуже. В голову лезли цитаты из медицинских книг о параличе, эпилепсии, перитоните, сепсисе, подробное описание страшных симптомов и иллюстрации пораженных органов. Максимилиан знал, что именно об этом ему сейчас категорически нельзя думать, но мысли вползали в голову, как черви в зловонную падаль. Мьюту кусал губы, мотал головой, но не мог избавиться от мучительной навязчивости. «Я не должен об этом думать! О чем мне думать? Что я знал хорошего?». Он пытался подумать о Рорайме, ее чудесных пейзажах, но безмятежный образ быстро таял в возбужденном болью воображении. Мьюту пытался вспомнить фильм, который дал ему посмотреть Тори, и воспроизвести в воображении сцены из этой ленты. Попытки сделать это непременно приводили к тому, что он ассоциировал себя с созданием Франкенштейна и, становясь им, начинал чувствовать, будто демоны раздирают его плоть хитроумными пыточными приспособлениями. И он вновь приходил в себя, растревоженный болью.

В конце концов, очередная потеря сознания перенесла его прочь из запертой темной палаты. Даже если это наступила смерть, для мьюту она была лишена траура. Он снова очутился на вершине гвианского плоскогорья, но теперь видел там древнейший храм из гранита, с барельефами, на которых изображались мью, с подземными катакомбами, где тысячи его прародителей покоились с миром в каменных гробиках.

Он видел каменные пирамиды Центральной Америки и геоглифы Наски. В протянувшихся на сотни метров узорах, среди линий и пирамид, цветов и птиц он узнал очертания мью. Максимилиан созерцал орнамент в пустыне с высоты птичьего полета и понимал: эти рисунки не могли создать люди.

Потом он видел древний Бубаст с его кладбищами мумифицированных животных. Здесь тоже покоились мью — забальзамированные и погребенные с фараонами. Там же Макс видел, как по пескам мчалась боевая колесница египетского царя, рядом с которым восседали два алаказама, совершенно неподвижные и безмолвные, как статуи. Их шерсть была умащена ароматными маслами и посыпана золотом, и они были облачены не менее роскошно, чем сам царь Египта — наместник Ра на Земле.

После он видел греческие каменоломни, в глубинах которых обнаружил оставленные в темноте и сырости сотни покалеченных скульптур — то ли разбитых вандалами, то ли просто незавершенных. Но даже по скорбным осколкам легко можно было понять, что скульптуры изображали экстрасенсов. И образы их были величественными, царственными, богоподобными, будто неизвестный скульптор ваял их с тех самых алаказамов — стражей фараона.

После этого мьюту увидел более приближенный к современности мир. Он бродил по узеньким мощеным улочкам города на побережье прозрачного чистого моря. Вода у берега приобретала изумрудный оттенок. За ветхими серыми домами с черепичными крышами, укрытыми от полуденной жары в тени цитрусовых деревьев, высились вулканические горы, склоны которых поросли разнотравьем. Раскаленный солнцем воздух имел соленый запах моря. Макс откуда-то знал, что здешняя размеренная жизнь только казалась спокойной.

Впечатляющее путешествие завершилось страшными мучениями. Максимилиан увидел Шафран-Айленд, таким, каким он был в 1930-е годы. Люди в строгих костюмах привезли его туда на черной машине. Там, у безлюдной дороги они повесили его на дереве и жгли сигаретами его лицо.

Мьюту очнулся. Пережитое явно не было смертью. Припомнив все приобретенные знания, он пришел к единственному выводу: состояние, в которое он спонтанно погрузился, позволило ему найти доступ к собственной генетической памяти! Пережитые видения были глубже, чем сон, но вряд ли они длились больше получаса. Боль в теле, особенно в руках, была невыносимой. Макс рисковал, снова переворачиваясь на спину, но только так можно было немного уменьшить страдания.

Мьюту не знал, как долго еще сможет продержаться. Как справиться с невыносимыми муками? Что делать дальше? «Амбер!» — снизошло на него озарение. Если Фуджи решил, что мьюту установил с ней столь прочную ментальную связь, что сможет воспроизвести ее сознание, почему бы ему не сделать это сейчас, в своих мыслях? Долгие часы Максимилиан ткал из драгоценных воспоминаний образ маленькой девочки, светлейшего существа на свете. Ее эмоции, ее слова, ее жизнь — он знал все это досконально, и, как ювелир, воссоздавал сокровище ее души. Он забыл обо всем… и не заметил, как в его сознании она зажила новой жизнью! Она, неизменная доброта, взяла его, уже взрослого, за руку и вновь повела по тем местам, где они часто бывали вместе.

Девочку не удивляло то, как изменился ее друг. «Так долго… Где ты пропадал?» — спросила она. «Я заболел. Очень плохо заболел», — ответил Макс. Амбер встревожилась: «Что у тебя болит?». «Уже ничего, — сказал он, игнорируя то, что происходило с ним сейчас в реальности. — Мне вовремя сделали операцию». «Тебя спасли?». «Да, именно так», — подтвердил мьюту. Не удивительно, что она знала медицинские термины — ее отец работал в сфере медицины. По сути, именно она когда-то впервые поведала мьюту о работе врачей, рассказывая о тех, кто когда-то лечил ее — если бы не она, он навсегда разучился бы доверять людям в белых халатах.

Но сейчас Амбер снова была жива! Она снова пригласила мьюту в свой дом и предложила ему выпить чаю на кухне. Макс пил чашку за чашкой с мнимым облегчением, как тот, кто испытывает жажду во время сна — и тогда ему снится, что он пьет и не может напиться. Потом он ел: все, что считал самой прекрасной пищей на свете, но все блюда оказывались безвкусны и совершенно не насыщали. Что-то должно было разорвать это тщетное повторение.

Амбер дернула его за штанину, и он присел на корточки перед ней. Она держала в руках уже знакомую ему книжку. «Папа читал мне сказки каждый день перед сном, — сказала она. — А когда я болела, целыми днями. Эта — моя любимая. Я помню ее наизусть». «О мью и волшебном дереве?» — догадался Макс. Амбер расцвела в счастливой улыбке: «И ты помнишь! Как это здорово! А папа смеялся, когда я снова просила его почитать эту книжку — я ведь и так ее знала наизусть. А мне нравилось, как он читает». «Ты хочешь, чтобы теперь я ее прочитал?» — спросил мьюту. Амбер смущенно потупила взор: «Это было бы здорово». Макс аккуратно положил ей на плечи крупные ладони: «Я знаю, что будет еще более здорово. Есть прекрасные места, которые я недавно узнал…». «Ты предлагаешь отправиться в путешествие?» — торжествующе улыбаясь, перебила его Амбер. Он кивнул: «Будет интересное приключение». И девочка крепко обняла его.

И тогда Макс показал Амбер удивительные места из своей генетической памяти. Иногда они ее восхищали, иногда пугали, но она все равно повторяла ему, что она как никогда счастлива. «Как прекрасно, что мы здесь вместе!» — улыбаясь или смеясь, говорила она. И мьюту улыбался в ответ. Но нехорошее предчувствие подливало горечи, подсказывая, что так не может продолжаться навсегда.

Вдруг облик Амбер начал таять, растворяться в звездном пространстве. «Что происходит?» — встревоженно воскликнул Макс, и девочка с умиротворенной улыбкой ответила: «Похоже, самое время продолжить путь».

Мьюту снова сталкивался со смертью, с потерей, и теперь он начинал ощущать, что нет ничего хорошего в этих явлениях. Он начинал понимать, почему люди боятся смерти, почему упорно избегают говорить о ней. Он сам теперь не хотел мириться с реальностью смерти, особенно когда она собиралась снова забрать у него Амбер. «Куда ты уходишь? — в отчаянии закричал он девочке. — Куда все уходят? После того, что называют смертью…». «Этого никто не знает», — ответила призрачная Амбер. «Разве ты не была там? Разве не помнишь? Северное сияние, череп моржа…». Девочка смотрела на него бездонными зелеными глазами. «Я не понимаю…» — растерянно призналась она. Мьюту почувствовал подступающие слезы. Он собрал все силы, чтобы удержать себя в руках — он ведь поклялся больше не проливать слез. «Разве я не вернул тебя оттуда? — вопрошал он. — Разве ты не та Амбер — единственная, говорившая со мной?». Облик девочки уже почти исчез, но он все еще четко слышал ее чистый звонкий голос: «На самом деле я Амбер-три. Ты знаешь это». Она была только плодом деятельности его сознания, воплощением его эгоистичного желания получить сочувствие и поддержку, иллюзией жизни. «Не умирай», — простонал Макс, сжимая зубы. «Может, я стану звездочкой на небе», — прозвучал в темноте стихающий голос Амбер-три. «Если ты станешь кометой Галлея, ты сможешь возвращаться», — предпринял мьюту последнюю неловкую попытку избежать мрачной действительности. Тающий голос разрушил его надежду: «Нет, кометой я не стану». Макс до крови прикусил губы в немом бессилии, сдерживать слезы становилось все сложнее, но он продолжал бороться с собой. «Выживи. Это будет замечательно», — оставил ему последний завет звонкий голос Амбер — и тонкая иллюзия, построенная им самим, исчезла.

Мьюту очнулся в очередной раз. Во рту чувствовался вкус крови, сердце ныло и учащенно билось. Своего тела он уже практически не чувствовал. И именно из-за этого пугающего отсутствия чувствительности Макс впервые ощутил достаточно четкий и сильный страх смерти, а с ним и настоящее желание жить. «Моя бездонная генетическая память! — подумал он. — Целый мир помещен в каждую каплю моей крови, в каждую клетку моего тела! Амбер права: это — чудо! Я должен жить!».

С этой мыслью он расслабился и закрыл глаза, когда до его слуха донеслись крики за запертой дверью палаты.

— С ним случился тот же приступ, что и после отказа от транквилизаторов! — очевидно, стремился доказать с пеной у рта профессор Лунд. — Такое бывает, Элма!

— Посмотрим, что покажут анализы! — возмущенно отвечала доктор Торрес.

Дверь палаты распахнулась, впустив внутрь режущую глаза полоску света. Рэндольф нажал выключатель, и когда яркий свет залил всю палату, Макс потерял сознание вновь.

Он очнулся только на следующий день, истощенный, обезвоженный, в тяжелой горячке. В рану на животе попала инфекция, угрожающая перитонитом и повторной полостной операцией. Наверное, даже в лаборатории «Р-инкарнации» мьюту не было настолько плохо.

— Лунд хотел убить меня! Убить! — лихорадочно повторял он, когда Элма Торрес массировала его мышцы, снимая напряжение.

— Я знаю, — полушепотом ответила доктор. — Он хотел выставить все так, будто ты был не в себе, напал на него. Неужели он думал, что я поведусь на это.

— Может, он разыграл этот спектакль для сына? — предположил мьюту.

Элма изменилась в лице. Максимилиан ощутил растущее беспокойство:

— Что-то случилось?

Доктор Торрес молча взяла его за руку. В ее глазах он словно читал предупреждение о том, что ему лучше было не знать правды, по крайней мере, сейчас, но он настоял:

— Я должен, Элма…

— Тори покончил с собой, — траурно сообщила она. — Повесился в ванной на полотенце.

Сказав это, Элма Торрес отвела глаза. Она не знала, как мьюту отреагирует на трагическую новость, не начнет ли винить себя. На самом же деле в глубине души он предчувствовал такой безнадежный финал.

Максимилиан стал единственным, кто узнал правду: Тори Лунд боялся собственного отца. Рэндольф Лунд был радикальным ксенофобом, из-за чего его объявили в розыск в Новой Иберии, а сбежав оттуда в Бразилию, он пошел еще дальше, став жестоким убийцей экстрасенсов, настоящим монстром. И когда этот монстр ночью зашел в комнату сына и сказал, что мьюту больше не вернется, Тори мог подумать лишь одно: Макс убит. Истинное чудовище под личиной отца убило его единственного друга и защитника.

Каким бы нервным потрясением ни стало известие о шокирующей смерти Тори, мьюту нашел в себе силы пережить и это. Желание жить, теперь обозначенное четко и ясно на поверхности сознания, стало главным залогом успешного лечения. Его здоровье улучшалось стремительными темпами. Теперь за ним ухаживала только Элма Торрес — очевидно, она твердо решила, что Макса нужно защитить от Рэндольфа Лунда. Однако сам мьюту считал, что ему необходимо встретиться с профессором — аморальные деяния этого человека не могут остаться безнаказанными. Следуя своим фанатичным, извращенным взглядам на жизнь, Лунд не пощадил даже родного сына. Как только можно было довести ребенка до такого панического ужаса, чтобы он пошел на самоубийство в девять лет?

Внезапно для себя мьюту пришел к ужасающему выводу: «Хорошо, что Амбер умерла. И Тори тоже. Взрослея, люди превращаются в чудовищ. Настоящих, а не этих, из книг или фильмов».

Когда Макс почувствовал себя достаточно хорошо, когда обрел твердую уверенность в себе и своих силах, он попросил Элму помочь ему повидаться с профессором Лундом наедине, желательно вне стен «Санкториума». Доктор Торрес взяла аэрокар, чтобы проследить за руководителем клиники. И мьюту застал Рэндольфа вечером в опустевшей белой церквушке, где тот рыдал, стоя на коленях.

— Исповедались, мистер фон Лунд? — Макса самого пробрали мурашки от того, как в храмовых стенах прозвучал его низкий голос.

— Я виноват перед ним, да, — слова Лунда прерывались резкими вздохами. — Но как это Дьявол — прости, Господи — дернул меня связаться с тобой?! Ты бы все равно ничего не смог — ты создан не для таких целей!

— Какое право ты имеешь так говорить обо мне? — мьюту все труднее было сдерживать самообладание. — Не смей… — почти предупреждал он профессора.

— Ты же химера, богомерзкая тварь! — огрызнулся Лунд. — Почему, Господи, почему он верил тебе — незаконнорожденному, а не мне — тому, плоть от чьей плоти он был?!

Рэндольф Лунд вскрикнул и сжал зубы от боли — невидимая сила рванула в сторону его револьвер вместе с кобурой. Ремни, прежде чем с треском разорваться, впились в мышцы спины и плеч, оставив под одеждой следы, горевшие адским огнем. «Кольт Анаконда» плавно перекочевал по воздуху в руку Макса.

— Почему у Вас оставалось три пули? Вы ведь стреляли из этого револьвера в тот день. Вы расстреляли пару алаказамов — самца и самку. И за что? За то, что они просто верили в других богов?! Это имеет значение, какую ненаучную теорию из сотни ненаучных теорий они предпочли?! Ему Вы всадили пули в живот и в грудь, он умер не сразу. С ней Вы были более милосердным, когда вышибли ей мозги. И все это на глазах ребенка! Так кто из нас монстр?!

Выстрелы в церкви. Жертва на алтарь безумного бога — одноглазого, глухого и молчаливого. Конец «праведного» служения Рэндольфа фон Лунда. Максимилиан выстрелил в него дважды — в живот, потом в грудь. Лунд умер не сразу. Наверняка он слышал последнюю адресованную ему фразу мьюту:

— Была бы здесь твоя жена — я бы убил и ее. Хотя с ней пришлось бы быть более милосердным.

Очередное убийство не задело ни одной струны в душе Максимилиана. Мьюту знал, что был абсолютно прав в своем поступке. Почему только все так упорно обвиняли его в том, что происходило до его рождения и не по его вине? Просто еще один случай ксенофобии? А может, разрушение действительно запрограммировано в его генах, и то, для чего он создан, неизбежно возьмет над ним верх? Скольких людей он уже лишил жизни — и ни разу не заколебался и не мучился от стыда после. Убить человека было для него так же просто, как прочесть книгу. Пока мьюту не мог понять, как относиться к такой черте своего характера.

В ходе размышлений о жизни Макс перечеркнул в сознании все, что читал и смотрел о подобных экспериментах по созданию жизни с помощью науки. Вымысел писателей и сценаристов не имел ничего общего с действительностью — никто не мог представить состояние искусственно созданного существа. Такой войны с реальностью никто никогда не знал до него! Собственно, теперь вообще всякий художественный вымысел выглядел для мьюту бессмыслицей, он больше никогда не читал ничего, кроме научной литературы. Поэзия Бодлера была исключением, но Бодлер был для него тем, кто описывает реалии жизни, и делает это неповторимыми оборотами, так пронзительно и точно, как никто. К его стихам Максимилиан приобрел привычку обращаться в напряженных эмоциональных ситуациях. И та самая книга с орхидеей на обложке и рисунком Амбер на форзаце, такая же сакральная, как и Рорайма — Мать всех Вод, теперь была при нем, куда бы он ни направился.

После второго убийства Максимилиан начал слышать голос в голове. «Ты сам выбрал свое имя. Так будь его достоин!» — такой была первая фраза, адресованная ему иллюзорным собеседником, когда мьюту несколько засомневался в возможности выстроить медицинскую карьеру из-за того, что в его генах может быть заложено иное. «Если ты выбрал имя — то выберешь и судьбу», — добавил голос. Больше в тот день он не говорил ничего, но постепенно стал появляться все чаще, пока не превратился в привычную часть реальности Макса. Мьюту не стал рассказывать об этом Элме — хватало того, чего он сам начитался в книгах по психиатрии, и побочных эффектов транквилизаторов, от которых с таким трудом избавила его доктор Торрес. Да и призрак смирительной рубашки еще долго не покидал его память. Нет, на лечение нейролептиками он не согласился бы никогда.

Максимилиан выполнил обещание и помог Элме возглавить центр «Санкториум», убив Рэндольфа Лунда. Она с иронией сказала, что думала, что мьюту сделает это менее радикальным способом. Доктор Торрес также ничего не возразила против его намерения основать крупную медицинскую компанию, возможно даже холдинг, в котором «Санкториум» будет только первым звеном. Проблема была в том, что центр под руководством Лунда спонсировали религиозные организации, а после смерти профессора на их помощь не приходилось рассчитывать. Макс заверял Элму, что так было даже лучше, правда, он предложил ей нелегальную альтернативу — оборот наркотиков. Мьюту не видел в этом ничего аморального даже для учреждения, занимающегося здравоохранением: разумные существа имеют право гробить свою жизнь так, как им хочется. Для сильнейшего экстрасенса не существовало возможных угроз и конкуренции в преступном бизнесе. «С нашей организацией не ведут деловые переговоры — нам подчиняются!» — такой фразой он встречал всех, кто собирался продемонстрировать недовольство его деятельностью. Конечно, преступные лидеры не помнили всего ужаса, испытанного от встречи с мьюту, как и все детали самой всречи. Для них существовал лишь ее итог — им нужно оставить «Санкториум» в покое. Вскоре Макс фактически стал негласным хозяином Объединенной Гвианы, сколотив огромное состояние, которое и вложил в холдинговую компанию «Ген. Супериор».

Гвиана уже тогда была свободным государством и не требовала указания расы в документах, поэтому мьюту имел возможность оформить все официально, взяв ирландскую фамилию Твоми. И не только потому, что она означала «житель возвышенности», что могло быть намеком на священную Рорайму, родину предков. Взять фамилию, созвучную с тем названием, которое дали ему создатели, было для мьюту почти ритуалом, совершив который он окончательно смог принять себя. Вскоре сотрудникам центра «Санкториум» стало известно, что их учреждение вошло в холдинг «Ген. Супериор», когда его купил некий Максимилиан Твоми.

В качестве логотипа холдинга Макс выбрал символ Всевидящего Ока, который понравился ему тем, что в некоторых культурах он считался оком разума, символом озарения и мудрости. Правда, мьюту внес в него одно изменение — убрал линии треугольника, метафорично ограничивающие познание.