Воздух тяжёлый и душный. Сильно сдавливает грудь. Каждый вдох отдаётся болью в лёгких. Но если я перестану это делать, то умру.
Любая история имеет свой конец. Не существует бессмертия, как не существует этой боли в груди. Врачи говорят, что мне кажется. Это приступ паники. Или мнимая болезнь. Или что-то вроде...
Нужно дышать. Еще пару прерывистых вдохов и медленных выдохов. Это не конец. Но как бы хотелось верить, что всё это однажды закончится раз и навсегда.
Стало больнее. Я согнулся сильнее, впившись пальцами в грудь. Нужно дышать. Нужно жить. Нужно успокоиться.
Меня накрыла чья-то густая тень. Кот. Точно, сейчас уже вечер, вот он и пришёл. А ему и невдомёк, что хозяину плохо. Протяжно, заунывно и жалобно мяукает. Лучше бы помолчал, раз ничем не может помочь.
Нет, нельзя так думать. Он не виноват в том, что моей судьбе не суждено было сложиться. Это моё бремя, и я должен нести его сам. Возможно, этот чёрный комок шерсти даже беспокоится.
Как там советовали поступать во время приступов? Думать о хорошем и светлом. Смешно... Думать о том, что я умру сейчас, а не через год, месяц, неделю, день?
В этом мире такие приступы - совсем не редкость. От них страдает каждый четвёртый, в лучшем случае. Виной тому сильный стресс и надписи на запястьях, сжигающие кожу.. И душу.
Эти поначалу неразборчивые символы становятся ярче по мере приближения к "точке отсчёта" - моменту, когда становится поздно что-либо менять. Они оглашают последнюю фразу, которую тебе суждено услышать от самого близкого и дорогого человека в твоей жизни. У меня же эта надпись не проявляется, а только безлико сжигает руку. Наверное, моя "родственная душа" отказывается со мной беседовать? Я был бы ничуть не удивлен.
Кому нужен человек, который даже не помнит своего прошлого? Мне сказали, что я попал в аварию, которая унесла жизни всех остальных членов семьи - мамы, папы и младшей сестры, - а вместе с ними исчезли и.. все мои воспоминания.
Это было так давно и в то же время будто вчера. До сих пор перед глазами мелькают лучи, гуляющие по белым стенам палаты и сочувственному лицу врача. Дни проходили один за другим, мелькая безликой чередой раздумий. Что бы я ни делал - всё тщетно. Меня будто насильно выкинули из жизни, отгородив железной стеной от внешнего мира. Белой, с виду вполне безобидной железной стеной.
Будто разгоняя мои тучные мысли, кот тихо замурлыкал. Удивительно, что персонал больницы не выгоняет его отсюда. Но меня это не сильно волнует. Пусть хоть кто-то приходит меня проведать.
Он каждый день с того момента, как я очнулся и услышал вердикт врача, появляется в моей палате в одно и то же время, так что это начинает входить в привычку. Просто приходит и своим молчаливо-пристальным взглядом следит за мной. Наверное, если бы он был человеком, то стал бы сиделкой. Да и должность медсестры ему отлично подошла бы. Работал бы в доме престарелых или душевнобольных, вроде меня.
Размышляя в таком беспорядочном ключе, я немного успокоился, и боль отступила. Мой спутник спокойно смотрел мне в глаза, сидя на том же месте. Как жаль, что кошки не умеют говорить. Иногда мне кажется, что он хочет что-то сказать...
Меня неумолимо клонит в сон. Последнюю неделю ночи становятся всё более неспокойными, и мне тяжело заснуть. Насколько бы сильно я ни уставал, в полудрёме перед глазами начинают мелькать размытые картины, и я вновь возвращаюсь к тяжёлой, с виду беспечно белой реальности и чёрной дыре с золотистыми глазами.
Глядя в них, я будто утопаю в воспоминаниях, которые не могу разглядеть. И так снова и снова, в бесконечной череде кошмаров, в которых стираются грани между мирами снов и белой палаты.
Кот, до этого сидевший рядом со мной, залез на грудь и свернулся калачиком. Говорят, кошки способны облегчать чужие страдания, снимать боль и напряжение. Возможно, в этом есть доля правды. Когда мой спутник рядом, я чувствую, что остаюсь не один в окружении белых стен. Живое чёрное тепло успокаивает. Глаза начинают слипаться. Я вновь погружаюсь в свой замкнутый круг неясных сновидений...
Дым. Треск металла. Запах гари и чего-то жареного. Лёгкие будто сжигает ядовитый пламенный воздух. Горло сдавливает мёртвой хваткой. Я ведь уже чувствовал что-то подобное? Это отдалённо напоминает приступ, но глаза заволакивает совсем другой, злой чёрный туман. От него так и веет смертью, и это заставляет меня издать немой крик, заглушённый грохотом падающего куска железа. Тело пронзает адская боль...
И я вновь впиваюсь взглядом в потолок белой палаты. Перед моим лицом возникает чёрное пятно, и в первый момент я пытаюсь отпрянуть. Меня останавливает осознание, что этот сгусток мрака на самом деле всего лишь кот, чьи сверкающие глаза напоминают отблеск металла.
Я не хочу больше это вспоминать. Не хочу видеть то, что мне не дано понять. Не хочу думать о прошлом, которое никогда не вернуть. Я не могу больше это выносить...
Дыхание снова становится прерывистым, а лёгкие будто обволакивает тем ядовитым дымом. Руки непроизвольно тянутся к лицу, и я чувствую, что ногти впиваются в кожу. Обхватываю голову, будто защищаясь от невидимого убийцы, и сжимаюсь в комок. Сколько ещё это может продолжаться? Кто-нибудь, пожалуйста, остановите весь этот кошмар...
Руку начинает сильно жечь, но символы так и не проявляются. Означает ли это, что те, кто был мне дороже всего на свете, уже мертвы? И именно их я не помню из-за того "несчастного случая"?
По щекам стекают капли, я начинаю истерически смеяться и давиться своим смехом. Я устал. Я схожу с ума, да? Нервно стискиваю руку, пытаясь задушить убивающую меня боль... И в этот момент чувствую лёгкое, мягкое прикосновение чего-то тёплого.
Дым. Треск металла. Запах гари и чего-то жареного. Лёгкие будто сжигает ядовитый пламенный воздух. Я вижу человека, лежащего рядом с искорёженными обломками железа. Больше никого нет. Он один сжимается в этом пожаре в комок, как это делают котята в поисках спасения.
Я тоже так сделал, когда тот страшный жестяной монстр появился из ниоткуда. Из его глаз сыпались искры, и он издавал леденящий душу рёв. А потом он резко вильнул в сторону обрыва, и раздался ужасный грохот. И вдруг вспыхнул огонь. Меня с детства учили, что огонь - самое опасное, что может причинить боль и забрать близких. Тот человек, должно быть, теперь в беде... Я хотел бы ему помочь. Даже в окружающем мрачном дыме я чувствую его запах, такой знакомый и милый сердцу. Этот человек с несколькими другими людьми любил кормить меня, ухаживать за мной, хотя я всего лишь кот. Я помню, как мою семью поглотило такое же зарево... И я чувствовал ужасную боль по всему телу, зализывая раны. Потом я долго искал маму и братьев, но так и не нашёл их. Надеюсь, они просто ушли туда, где им было бы лучше...
Но этот человек точно не сможет уйти. Как бы страшно ни было, я должен попробовать ему помочь, ведь мне всё равно нечего терять. Я должен, потому что чувствую, что ему так же больно и страшно, как мне в том пожаре. И мне никто не помог, пока он и те люди не нашли меня.
Я решительно срываюсь вперёд, прорываясь сквозь пепельную завесу боли. Вокруг взлетают искры, тело снова начинает нестерпимо жечь. Я подавляю крик, чтобы услышать слабый голос человека. Я совершенно беспомощен против огня, но нужно собрать последние силы. Я подрываюсь под лапу и отчаянно помогаю ему подняться. Его тело такое тяжёлое.. Нет времени думать. Я слышу скрежет сбоку от нас... Если я не убегу, то нас обоих завалит. Горло сдавливает мёртвой хваткой. Я едва могу дышать, но человек вдруг с отчаянным криком боли порывается вперёд. Потом появляются другие люди и оттаскивают его оттуда, куда падает осколок чудовищного механизма... Надеюсь, я успел ему помочь. Пожалуйста, живи счастливо.. Хозяин. Чёрное, мягкое, живое касается моей руки. Я наконец понимаю, что это кот. Какое-то время, уже не чувствуя ожогов в лёгких, я пытаюсь понять это видение, такое непривычно чёткое и наполненное совсем иной болью, чем та, что я испытывал прежде. Это.. не могут быть мои воспоминания, но они тесно переплетаются с видениями, являющимися мне во снах. Значит ли это, что это то, что видел этот кот? Эти искренние чувства, которые он испытывал, и последнее слово, пронёсшееся в его сознании... Ко мне приходит смутное осознание, что он выскочил на дорогу и стал виновником аварии, которая унесла жизни моей семьи и навсегда разбила мою судьбу, но...
Мои мысли захватывают воспоминания о прошлом, подобно кадрам из киноленты проносящиеся мимо. Мама, папа. Мы в парке. Маленькая сестренка, только появившаяся с мамой из роддома. Наши весёлые походы в лес с палаткой. Пикники... И маленькое чёрное солнышко с заживающими ранами по всему телу, искренне смотрящее на нас. Этот кот не виноват в случившемся. Мы были вынуждены уехать, но не нашли его и потому... бросили. Мы забыли, что мы в ответе за тех, кого приручили. И этот кот... Он не виноват. Он мой друг.
Я протягиваю руку и впервые после аварии глажу его густую чёрную шерсть. Я не вижу на его теле повреждений, но неожиданно для самого себя понимаю, что оно тает в воздухе, становясь всё более прозрачным. Ясно... Так вот, почему его не выгоняли из палаты. Он погиб в том адском зареве, пожертвовав своей жизнью для того, чтобы спасти меня. Но его душа не могла уйти от меня, пока он не убедился, что я пришёл в себя и готов исполнить его последнее желание - чтобы его хозяин жил счастливо. Я чувствую, как в глазах мутнеет от нахлынувших слёз. Я не хочу, не хочу терять того, кто стал мне дороже всего на свете, но понимаю, что должен его отпустить. На руке безболезненно вырисовываются красивые, дорогие слова: "Живи счастливо, хозяин".

ссылка на фикбук

ссылка на журналы

- Считайте от десяти до нуля.
«Бабочка» на бледной юношеской руке с сильно рвущейся наружу синевой вен перетягивала внимание на себя. Дурацкие слова про счет были, скорее, бородатой байкой, чем приносили пользу, однако пациент подчинился.
Короткий взгляд на экран – дыхание и давление в норме. Привычная картина, однако сегодня отчего-то неуютно смотреть на обнаженное тело, прикрытое простыней и опутанное сетью электродов. Влажные глаза напротив, ярко сияющие над медицинской повязкой, привычно полны безразличной решимостью; толком и не разобрать, кому из коллег они принадлежат, пока тихий счет не обрывается.
***
Маска, несмотря на габариты, совершенно не мешала рабочему процессу. Вопреки мнению, что она дополняет антураж салона, ее необходимость оправдывалась разве что во внешнем мире – так клиенты не узнавали Мастера, а потому могли быть спокойны за свои секреты, выведенные на запястьях.
К нему приходили с разными просьбами, поначалу – написать ответ, сделать изображение под шрамами, что-то не менее трогательное, чем сами надписи. Обычно – пара неразлучников, тонкая ветвь цветущей вишни или раскрытый бутон тюльпана. Рисунок требовал время на заживление, а также ежедневный уход, и этот «ритуал», по словам клиентов, помогал им справляться с болью утраты. Как и откровения, рассказанные в уютном, скрытом от глаз миллионного города подвальчике, один на один. Мастер привык слушать и не возражал. Правила его салона, выведенные на плакате перед входом, были четкими, а истории гостей – непохожими. Однако какими бы запутанными ни были красные нити, финал оказывался неизменен.
Так работал Мастер, пока в один день заказы не изменили свою ностальгирующую направленность.
***
– Я хочу, чтобы вы подправили ее.
Особа стояла под сводом правил и не собиралась отступать. Мастер прикидывал варианты и терял терпение: конфронтация с силами судьбы ему была ни к чему.
– Я хочу, – продолжала настаивать девушка, – чтобы вы подправили ее. Это же несложно! Вот, у меня и эскиз есть.
Она суетливо выудила из недр сумки бумажную ленту и протянула ее. Мастер проигнорировал этот жест, а после решил нарушить возникшую между ними паузу вежливым напоминанием:
– Услуги данного рода не предоставляются.
– Почему?
Девушка упала в кресло и закрыла глаза тыльной стороной правого запястья.
– Я не смогу с этим жить. Не смогу, слышите? Скрывать, прятать… И так – всю оставшуюся жизнь. Всю жизнь, понимаете?
Он понимал.
– Я думала, – она шмыгнула носом, не убирая руки от лица, – что мы будем счастливы всегда. Что всегда будет длиться долго. Мы ведь ездили в дальний округ, чтобы загадать желание на лебединой горе! Небеса нас не благословили, и мне приходится жить под сочувствующими взглядами, постоянно получать советы смотреть на его последние слова и жить за двоих… Но разве можно на это смотреть?
Она промокнула покрасневший нос бумажным платком и оттянула длинный рукав на левой руке, расстегнула толстый ремешок наручных часов.
– Вот.
– Я не стану смотреть.
– Пожалуйста. Мне вас рекомендовали на форуме. Мне сказали, вы помогаете. Счастливым нас не понять. Пожалуйста!
В ее голосе звучала надорванная надежда, и Мастер нехотя согласился. На тонком девичьем запястье, будто из зависти к юной красоте, были выведены рубцами два похабных слова.
– Он электриком был, – плакала девушка, – стажировался… А мы ведь и ссорились, бывало. Не хочу наше… Не хочу наше так помнить. Не хочу… Его так помнить не хочу. Вы поможете?
Отказать полным слез девичьим глазам Мастер не сумел.
Эскиз пришлось доработать, а надпись, вопреки неотвратимости судьбы, подкорректировать. Когда повязка была наложена, а рекомендации по уходу записаны, девушка приободрилась (она до последнего не верила, что ее просьбу выполнят) и долго благодарила Мастера за работу.
На ее запястье теперь значилось «Скучаю, Оля».
***
Марк и Линда только-только отпраздновали коралловую свадьбу и собирались покинуть гнездо ради долгожданного путешествия на восток. Их дети давно выросли и стали самостоятельными, а потому пара наконец-то снова могла жить друг ради друга.
Вопреки предостережениям психологов чувства Марка к Линде с возрастом лишь укрепились, и они, мило воркуя друг с другом, мчались по восьмиполосной навстречу ярким закатам и жесткому песку побережья. Они много мечтали вслух и вспоминали прошлые дни, юность и старались не касаться темы быта – и это у них прекрасно получалось.
– Помнишь, – делился Марк, когда они пересекли границу восточной области и погрузились на паром, - как мы впервые встретились?
– О, твоя любимая история! – смеялась Линда.
Их случайные попутчики вежливо улыбались – повезло путешествовать рядом с такими же счастливыми супружескими парами!
– Кафе «Мыс», в Нарас-сити, я шел на свидание вслепую, и сел не за тот столик – думал, что не за тот!
– А за тем столиком… – улыбалась Линда.
– … а за тем столиком сидела ты. И тогда я понял: моя судьба!
– И судьбу пришлось добиваться? – весело спросил мужчина в шляпе, сидящий справа от Марка.
– Конечно! Линда поначалу отказывалась видеть во мне своего поющего в терновнике.
– Как и все молодые люди нашего возраста!
Историй хватало на яркие вечера, а разговоров – на долгие ночи.
«Я люблю тебя».
«Я так счастлива, что встретила тебя».
«Спасибо, что был со мной все это время».
«Спасибо за счастливую жизнь вместе».
«Найди в себе силы полюбить снова».
«Мы встретимся вновь, не знаю, где, не знаю, когда».
«Мы встретимся вновь, в летний день».

Долгая дорога длиной в два года привела Марка к Мастеру. Марк выглядел крайне растерянно и потерянно.
– Мы так и не закончили наше маленькое путешествие. Потом я ездил один, она хотела, чтобы я развеял ее прах над горной рекой, куда мы ездили на каникулы в молодости. Наше любимое место. Я так скучаю по ней.
– Очень долго, я очень долго не решался посмотреть, что там, – он кивнул на левую руку и отвел взгляд. – Хотя прекрасно помню последние слова моей милой Линды до сих пор и буду помнить. Вы знаете, к вам, наверное, столько людей приходит с проблемами, со своими желаниями все… исправить, подлатать. Я не попрошу вас о многом.
Он вздохнул и проговорил четко по плакату:
– Два дельфина. На запястье. Семь сантиметров. И слова «Мы встретимся в летний день» ниже, курсивом. Это наша особая песня.
Марк удобно положил левую руку, и Мастер увидел на запястье гостя лишь следы от рукава куртки.
***
Крис обещал зайти вечером, после выписки, но так и не явился, и Мастер решил, что тот, наконец, одумался и больше не забивает голову ерундой. В последнее время клиенты все чаще приходили с идеей сделать татуировку до появления последних слов, заранее, и всегда – с приторно-сахарными словами. Кто-то решался на подобное на волне возникшей «моды», кто-то устал ждать, а кто-то надеялся, что так высшие силы от него отстанут. Крис был из второй группы; несмотря на активную социальную жизнь, он так и не нашел своего человека, а потому очень переживал и долго упрашивал Мастера сделать другу доброе дело. Крис даже выбрал для себя рисунок: зигзаг, перечеркнутый прямой линией, который должен был складываться в «А-а-а-а-а», – что казалось ему крайне забавным.
На почве такого эгоистичного, по мнению Мастера, желания у них возникало много споров:
«… Я слышал, - парировал Крис, - что ты можешь и убирать слова подаренных судьбой. Терновые на тебя едва ли не молятся. Ты несешь счастье чужим людям, почему не хочешь помочь мне? Не самому же мне рисовать».
«Хочешь, - усмехался в ответ Мастер, - рисуй. Гелиевые ручки знаешь, где лежат. Так уж тебе важно лишиться письменной девственности?»
«Я устал быть в толпе, но вне ее. Общаюсь вроде, а все не то, не такое, не близкое. Не поговоришь с ними о том, что внутри, что настоящее. Смотришь на радостные лица парочек и думаешь: почему я обделен? Завидно. Только не говори про «всему свое время», я тебя ударю, это такая чушь».
«Разве не чушь то, что люди верят, будто шрамы на коже все решают?»
«Ты с этой чушью каждый день работаешь и не веришь? Да ты вторженец!»
«Сдаюсь-сдаюсь, ты меня раскусил!»

Ночью Мастер проснулся от колющей боли в руке. Он перевернулся на бок, чтобы дотянуться до выключателя прикроватной лампы, и зажег свет. Соображать после тяжелого сна было непросто, а потому он не сразу осознал, что произошло.
На его запястье под мягким желтым светом жесткими рубцами выступали слова: «Пять, четыре, три…»